Лолита Гумберта не любит, хотя и гладит, как торнадо
просторы прерий на безлюдье, и говорит ему «Не надо».
И от мотеля до мотеля мотаясь, он летит, как выстрел,
и прячет страхи в её тело, тоской простыночку повыстлав.
И от мотеля до мотеля мотает их да так, что нет
ему покоя. В самом деле. Как будто вслед – весь белый свет.
Когда простерто её тело на чистых синих простынях,
она опять – белее мела, как безразличие и страх.
Когда простерто её тело на мятых простынях натурщиц,
оно, как мысль пойти «на дело» и на безмраморье скульптурно.
Скажи, Эдгара По землячка, мертвячка ты или живая?
чья ты замучка и заначка и чья зелёная трава?
Я побегу с тобой лужайкой, накрою мотылька сачком,
козявок мертвых урожай—все на булавочках—торчком.
Какие усики и лапки, какие краски на крылах!
Те—как неоновые лампы, а те - орнамент на коврах.
Зачем же Гумберту вот эта энтомологии банальность?
«Пежо» зияет из кювета, напоминанием финала.
Оскал зубастый радиатора, усталость гнутого руля,
как бы останки авиатора, и надо начинать с нуля.
Смотри глазами стрекозиными — казенных дядек ломота,
как я копытами козлиными тебе подстукиваю в такт.
Лечи меня или замучай—за счастье это и за честь—
личинка будущих замужеств, которых впредь не перечесть.
2007