Войне – хана. И – с плеч гора. Глаза устали
синь бездны пить. Скрипел костыль. Кипел тюльпан.
Летучей гарью пронесло охлопья стаи –
и смертью храбрых тихий час на землю пал.
Один из нас себя поднял. Другой – другого.
Не за паёк. Не за медаль. Не за металл.
Всяк сущий только что и мог – замолвить слово
пред небесами за того, кто Слово дал.
Способный встать способен дать воды и света –
не исчерпав, не расплескав и не затмив...
И я слыхал про то не раз...
Так много спето,
что и обыденная быль,
не боль,
но миф.
Иному ввек не протоптать пыль до оконца,
где солнце катится не вспять, а чтобы встать.
Но кто-то сунется душой под незнакомца.
А незнакомцу – года два. Ну три. Ну пять.
Вот так и мой смешной герой, навек калека,
скрипя зубами, костылём страну гвоздя,
воздел пылающий тюльпан за имярека
и проторил свою тропу, сил не щадя.
Сам еле ноги волоча, он шёл по солнцу,
чтоб разглядеть, жива ль душа, и жизни дать.
Ведь человеку мал тот свет, что из оконца,
а то и дом родной не мил, где тишь да гладь.
Ступеньки боли одолев, он скрипнул дверью,
скользнул плечом в косой проём и встретил тьму,
в которой сотни малышей молились Зверю,
вверяя судороги душ невесть кому.
В изголодавшемся миру всё голосило
и всё пугало свистом пуль и визгом вдов,
пылали очи малышей сиротской силой –
такой, что Дьявол не дерзал на выдох-вдох!
И потянулся к небесам на этом свете,
на сквозняке затрепетал язык огня,
и пробудились старики, очнулись дети –
и стала ближе и родней ничья родня...