Этот месяц морочил нас дымом и стужей.
Пропитался насквозь несмываемым смрадом.
И кому я здесь нужен, контужен и в луже?
Ночь в кровавом бреду и дышу весь на ладан.
У деревни, названия которой не помню,
Нас отрезали - танки прорвались.
Замполит, до войны по гражданке знакомый,
Делал всё, чтоб мы живы остались.
Он здоров, сибиряк, даже знал по-немецки,
Улыбался всех шире, ну как не ответить.
Напевал, про себя, свои местные песни,
Да скучал по семье - по жене и по детям.
Мы хотели к своим, приказал не соваться:
Первый снег,а все в синих шинелях со склада.
Мы паёк поделили на части, по-братски.
Мы для немцев остались в засаде.
Он напомнил, как в СМЕРШе не чтут окруженцев,
Лучше встретить вторую волну этих фрицев.
Двадцать два нас, простых рядовых ополченцев,
Оказались для фрицев "гостинцем".
... Мы стояли за эту деревню,
Как за всю нашу Родину, с боем.
От гранаты не дал замполит умереть мне,
Своим телом закрыв, как бронёю.
Сколько я пролежал, чуть дыша, под "бронёю"
Без сознания, контужен, обложен?
Буду жив, то я так же солдата закрою.
За того замполита... Я - должен .
P.S. Ополчение, в котором воевал мой дед, Максаков Григорий Никитович, было одето в тёмно-синие милицейские шинели.