У моря
Рыбаки, оробев перед бурей грядущей,
И понявши все то, что понятно на свете,
Вперекор глубине – бездоходные сети
Распинают шатром над иссохшею пущей.
«Только олух живет недопевком прилива,
Богатеет сбогата, нищеет изнища;
Ну а мы понимаем, что жизнь двуречива,
Мы умеем из неводов – делать жилища!
Бесполезен шатер! Но над миром стожалым
Его грива развеяна так долгополо,
Что тоскливому веку не будет измола!» –
Поясняет бахвал молчаливым бахвалам...
Отрекшись от себя, отрекшись от былого,
Из своей чужедальности в тутошность вчужен
Каждый прежний ловец золотого улова,
И ныряльщик во тьму, и покрадчик жемчужин!
И ничто их не тешит: им видеть не надо
Беломлечную чайку, моллюска-багрянку;
И раздувшийся парус для них не отрада,
И подобно их время улитке-подранку.
Проползает оно в распотешном величье,
Где прозрачнее тени, ажурнее ветки.
А заслыша вопрос, как же звались их предки, –
Вместо отзыва щерят колючки уличьи.
Но в ночи никому не чинится обиды,
Отворится родник, среди дня незнакомый, –
И срываются с губ, зацелованных дремой,
Жемчуга-шепотки, янтари-полувзрыды.
И в такую-то ночь им не будет пощады,
И выходят их мучить их души егозьи –
И сновидят себя, как подводные гады,
Что бывают собой только в собственной грезе.
Баллада о заносчивом рыцаре
Чуждый спеси, чуждый злобе,
Рыцарь спит в дубовом гробе.
К дреме вечной и порожней –
Он улегся поулежней.
А любовница младая
Муслит четки, причитая:
«Мне гадать не стало мочи,
Как ты там проводишь ночи!...
Разлучила домовина
То, что было двуедино.
Эти руки, эти губы
Ныне страшны, а не любы!
И боюсь тебя позвать я,
Шелестнуть подолом платья!
Не делю с тобою ложа,
На себя я не похожа –
И натуживаю тело,
Чтоб тебя оно хотело!
И живу теперь на свете
Я с мечтою – кануть в нети!»
Он решил, что в том измена,
И глаголет ей из тлена:
«Зачервивел я глазами,
Но лежу я не во сраме!
Принекчемившись к никчемью,
Не стыжусь я – что под земью!
Все мне стало посторонне,
Будто Господу на троне!
Я таким предался негам,
Что весь мир – моим ночлегом!
Здесь ни солнышка, ни сада,
Ни любви твоей не надо!
Кровь, пресытясь бесшелестий,
Не нашептывает мести!
Где же большее надменье,
Чем у легших под каменья?
Спим так тихо, безымянно:
Ни искуса, ни обмана.
С губ, распяленных бездонно,
Не сорвется даже стона!
Тут спознался я с соседом –
Тленье ест его изъедом.
И распаду не переча,
Он во смерти – мой предтеча!
Об ужасном, спеклокровом
Не обмолвился ни словом!
И ни возгласом, ни взрыдом
Не заискивал обидам!
А останкам – хватит силы,
Чтоб завыть со дна могилы!
Но однажды мы воспрянем –
Все мы Господу помянем!»
И скончавши эти речи,
Замер так же, как предтечи.
А любовница младая
Удалилась, причитая...
Пантера
Я не буду рабыней завистливых зорей,
Я не буду поддувщицей солнечным горнам.
Этим зорям на горе и солнцу на горе,
Мой хребет неизменно пятнеется черным!...
Порвала бы я солнце на мелкие клочья,
И мой рык – на земле, а молчанье – в зените.
Я тебя стерегу из таких инобытий,
Где мой танец – повсюду, но смерть – в средоточье.
Умыкни же меня – я избавлю от порчи.
Я пожру твою жизнь и несчастье впридачу.
Буду чуять ноздрями предсмертные корчи:
Перезлатила мир – и тебя перезлачу!
Увенчай меня розами. В тихом уюте
Проводи по дворцу, где резьба и букеты,
Где пурпурным вином пересмехи согреты,
Чтобы хляби житья – расхлебались до сути!
Лишь девица одна там давно погрустнела,
Вопрошает у судеб, пытает у мрака...
Вся она – лишь мечта белоснежного тела,
И, объятая сном, дожидается знака!
И пока ее горе не сделалось горче,
Ты швырни ее мне, потеплу-погорячу:
Я почую любовей предсмертные корчи,
Когда солнцу златому я противозлачу!
Он, меня предназначивший пляскам стокровым,
Дал мне взвивный прыжок, доносящий к загробьям,
Изнатужил мне легкие собственным ревом
И мне выострил клык – своей жажды подобьем!
Он рыдает во мне, словно чуя капканы
В густоте моих жил и в костей переплетах!
Он страдает во мне, нанося мои раны,
Что отсчитывал мне на безжалостных счетах!
Он со мною теряется в диких трущобах,
Он со мной поджидает скупую удачу,
Мы изгубную жизнь загоняем под обух,
Когда солнцу златому я противозлачу!
Тебя Львом ли прозвать в поклонении робком,
Называть ли всесущим тебя Ягуаром –
Но к твоим я пытаюсь причуяться тропкам
И маню духовитого тела распаром!
Возжелай же меня кровожадною хотью!
Будет свадебный пир, тебе выкликну клич я!
Ублажу твои когти – расшарпанной плотью,
Упою своей кровью – бессмертные клычья!
А потом – изменю, напущу тебе порчи,
Искромсаю всю вечность, как дряхлую клячу, –
Чтобы чуялись Бога предсмертные корчи,
Когда солнцу златому я противозлачу!