«Трагедия»
1.
Если актёру сказать, что он плохой актёр – наверное, это будет трагедия. Причём больше трагедии, не считая смерти близких и всемирных катастроф, представить себе трудно. Водопроводчик, например, тоже огорчится, если ему скажут, что он плохо ставит прокладки в смесители, но, во-первых, водопроводчик всегда сможет прийти на вызов ещё раз, то есть снова подзаработать, придумать, что это кран был плохой или ещё что, во-вторых, он сможет пойти на другой вызов, смесители-то везде ломаются, хоть какие-никакие, а водопроводчики всегда нужны, в третьих – он может послать всё к едрёной фене, купить пол-литра, уехать на дачу, пойти по грибы – и в гробу он видел эти смесители! Что они такое ему, эти смесители, что он им! Что, его с работы что ли выгонят? Ну, с одной выгонят, на другую возьмут… в ЖЭК точно возьмут! Там всегда есть с кем в домино поиграть и пол-литра необязательно на одного брать, можно на троих… Актёр, конечно, тоже может взять пол-литра, на дачу, по грибы…. Но о чём он будет думать на даче, в лесу? О грибах? Вряд ли… Вот что недавно произошло с одним обыкновенным, неизвестным широкой публике актёром одного небольшого городского театра, с Витей Скамейкиным.
2.
Ну это так только в книгах пишется: "вот, что недавно произошло... с тем то и тем то".
По сути дела, если разобраться, то ничего особого с Витей Скамейкиным не произошло. Разве можно назвать происшествием то, что происходит уже в пятый или десятый раз, и к чему можно, в принципе, уже и привыкнуть? Но почему-то, в силу каких-то особых психологических причин или испортившейся погоды, этот раз стал для Скамейкина событием. А случилось вот что: на моноспектакль Скамейкина, поставленный им самим по собственной пьесе пришло ужасно малое количество народа. Да, собственно, как сказать - народа..., если бы пришёл один человек, то так и можно было бы написать - мол, "пришёл один человек", а тут пришло всего два человека, и "народом" это малочисленная группа лиц могла считаться лишь номинально. Первой пришла старуха с зонтом. Она сдала зонт в гардероб, показала кассиру удостоверение какого-то там культурного работника и бесплатно и чинно уселась на первый ряд. Вторым пришёл Сёма. Точнее даже не пришёл, а приехал. Сёма, знаменитый в городе гораздо более, чем Витя Скамейкин, артист колясочного жанра, мастер попрошайного ремесла, решил отдохнуть вечерком и сходить (то есть, съездить) , как все культурные люди, в театр. Но в более известные и многолюдные театры ехать он не решился - как это так? - просил деньги на хлеб, а тратит на зрелище - подумают горожане, увидев Сёму в партере, или, например, даже если на приставных рядах. Поэтому, он выбрал небольшой театрик, вывеску которого уже давно заприметил на пересечении Столярного и Казначейской. - поучиться, так сказать, артистизму и трагедии у профессионалов. Сёма прибыл ровно ко времени начала спектакля, честно оплатил билет на кассе и въехал в зрительный зал. Свет в зале погас. Занавес поднялся. Скамейкин, в первые мгновения ослеплённый рампой, и посему не способный оценить количество зрителей в зале, вдохновенно начал:
3.
«Вас – тысячи, а я один. Вы счастливы, а я нет. У вас есть и руки, и ноги, но вы не знаете, что с ними делать. А я…» – тут сквозь непроглядный до этого свет стали проступать лица. Точнее, их отсутствие. Витя пока еще не мог рассмотреть всей глубины зала, но порядочная его часть была все-таки уже видна. И лиц там не было. Были потертые подлокотники кресел, красный бархат, стена, задрапированная пыльной тканью. А лиц не было. Скамейкин замолчал. Его правая рука, замершая за мгновение до предполагавшегося могучего жеста, все еще была отведена в сторону. Надобность в жесте отпала, и рука осталась предоставлена сама себе. Витя переступил с ноги на ногу и зачем-то оглянулся назад, как будто таинственный зритель мог прятаться за его спиной. Потом неожиданно взмахнув руками, Скамейкин подпрыгнул, широко расставив ноги в стороны и выкрикнул дикое и зловещее «Зяяяй!». Звук повис в воздухе, а единственная в маленьком зале люстра слегка качнулась. Скамейкин прижал ладони к лицу и со всей силы сжал его словно хлебный мякиш. Он рыдал. В голос, неприлично всхлипывая, театрально трясясь всем телом и периодически вытирая нос рукавом недавно пошитого Марьюшкой пиджака с серебристыми отворотами и перламутровыми пуговицами на рукавах. Вдруг он услышал крошечный звук, раздавшийся сначала где-то под ногами, потом чуть дальше и ниже, и наконец прокатившийся куда-то по направлению выхода. «Господи, да это же перламутровая пуговица, которую Марьюшка с таким трудом спарывала с пиджака в бутике Боско ди Чильеджи на Большом проспекте». Все еще нервно вздрагивая Витя стремительно поднес руку ближе к глазам и увидел, что одной пуговицы действительно не хватает. Скамейкин лихо присел на корточки и на секунду замер, приготовившись к прыжку вниз. В этот-то момент в зале и раздались аплодисменты. Безногий Сема, сидевший возле самой двери, отрывисто хлопал, позвякивая собранной за день мелочью, бережно уложенной в единственный целый карман куртки. Старушка тоже аплодировала, а потом вдруг встала, оказавшись перед самым носом Вити и резким писклявым голоском выкрикнула ему прямо в лицо: «Браво!».
4.
Скамейкин не понимал,почему все хлопают и кричат, ведь спектакль вовсе не был окончен. Ему предстояло сыграть ещё несколько действий.
5.
С другой стороны, если задача актера - насытить зрителя эмоциями и впечатлениями, то спектакль уже удался. Зал был даже перенасыщен. И хотя Скамейкин понимал, что он к этому успеху имеет спорное отношение, овации кружили ему голову.
"Вот сейчас бы умереть", подумалось ему, - "уйти, как говорится, на вершине. Какой актер умирает - подумали бы все. И рассказали бы знакомым. а те своим знакомым. И пришла бы слава. Пусть посмертная. Разве это так важно?! Главное, что придет."
Скамейкин лег посреди сцены и закрыл глаза. Смерть не шла.
6.
И слава тоже. Что-то шло, но не к сцене, чтобы забросать Скамейкина цветами и попросить автограф, а от сцены, в направлении к выходу. Из двух зрителей идти могла только старуха. Значит, это была старуха. Сёма, тихонечко шурша резиновыми шинами по деревянным доскам пола, также двигался к выходу. Sic transit gloria mundi - вдруг всплыла в сознании Скамейкина заезженная латинская фраза, которая означала: "так проходит мирская слава". После этой мысли Скамейкину захотелось стать абсолютно никому неизвестным и неприметным червяком. Скамейкин свернулся калачиком и уткнул нос в колени. Ему в тот момент было очень жаль себя и свою никчёмную жизнь. Такие колебания эмоционального состояния были хорошо знакомы Скамейкину. Поэтому он решил переждать период морального упадка, ничего не предпринимая, то есть буквально даже ничем не двигая. Он попробовал даже перестать дышать, но остановить дыхание у него не получилось. Какая-то гадкая часть Скамейкина, вечно витающая сзади и сверху Скамейкина, и оценивающая все его поступки негативно, прошипела Скамейкину: "даже это тебе не удалось". Скамейкин свернулся ещё туже и закрыл уши руками, чтобы не слышать гадкую летунью. Через некоторое время Скамейкин погрузился во всё нивелирующий сон.
Конец.
А. ДуримЭ