Проба пера.
"Роды" рассказа были столь труднЫ, что из
статуса "первого" он, вероятнее всего,
перейдёт в статус "единственный".
Я посвящаю его правнучке Арише.
Ей в июле исполнилось 5лет.(автор)
Изо всех видов транспорта больше всего я люблю поезд. В нём можно сидеть или лежать, спать или читать, а в это время он без устали мчится по Российским железным дорогам. На них нет пробок, почти нет столкновений и в вагоне я поближе к Матушке – земле, не то что в салоне самолёта. Поезда я люблю скорые, а вагоны плацкартные. Народ в них в основном небогатый, простой и общительный. Легко завязываются знакомства на уровне имён. Можно молча слушать соседей или сыграть с ними в «дурака». Все на виду, все сообща присматривают за вещами. В купе ехать во – первых не всем по карману, а во – вторых там неплохо если все места занимают родственники или близкие друзья. Ведь согласитесь, дорогой читатель, что мало радости если соседкой в купе окажется молодая женщина, с капризничающим, грудным ребёнком. Ещё хуже быть соседом пьяного командировочного, вырвавшегося из-под контроля «любящей жены». Наихудший вариант – попасть в поле зрения «жулика высокого полёта», а они «работают» только в купе. «Такой» - предложит Вам «снотворный чай», на отказ не обидится, а будет улыбаться и ждать «тихого» часа. А когда соседи уснут, то брызнет из баллончика нервнопаралитическим газом и, «обчистив» попутчиков, выйдет на ближайшей станции, или уйдёт к сообщникам в другой вагон. Именно такая ситуация произошла с моей племянницей, когда она с женихом поехала в Москву купить кое-что к свадьбе. Сами понимаете, что ехать домой пришлось без покупок, а на обратную дорогу занимать у родственников. Так что я двумя руками за плацкарт.
А сколько там можно услышать историй… Иногда просто невероятных. Про одну такую я хочу рассказать. Лет двадцать тому назад поехала я к старшей сестре в Подмосковье. Поезд Самара-Москва, скорый. Я прошла на своё место, соседки – две женщины из Самары. Одна явно «челнок», на грузовой полке лежат тележка и две большие, пока пустые, клетчатые сумки. У второй – вещи видимо в нижнем ящике и она уже читает книгу в твёрдом, классическом переплёте. Обеим лет этак по сорок, мне – сорок шесть. Как только проводница принесла постельное бельё, «челнок» сразу же полезла на свою вторую полку и мы её до самой Москвы не видели и не слышали, ей явно нездоровилось. Я взяла постель и тоже решила полежать, благо у меня нижняя полка. Вагон тихонько покачивало, колёса на стыках выбивали, только им присущий, ритм бесконечных дорог, дрёма незаметно обнимала меня и я отдалась в её власть. Проснулась я от сильного толчка при торможении поезда, встала посмотреть где мы остановились, оказалось – Сызрань. Здесь села четвёртая попутчица лет эдак шестидесяти. Она начала со знакомства. После традиционного – «Здравствуйте», она сказала, что зовут её Настя. «Людмила» - сказала читательница, «Галина» - отозвалась я. Настя посмотрела на верхнюю полку, где лежала или спала «челнок». «Болеет» - сказала Люда. Новенькая пошла за чаем и мы с Людой решили сделать то же самое. Пока чаёвничали Настя успела рассказать, что едет к детям и внукам, везёт им деревенские гостинцы со своего двора, что живёт она в двадцати км. от Сызрани и что муж остался на хозяйстве. Пыталась угостить нас копчёным салом и варёными яйцами, но мы деликатно отказались, а то свои бутерброды испортятся. Ехать Насте было часа четыре и брать постель и лезть на свою верхнюю полку она не собиралась. Общаться с Настей было легко, смотреть на неё было приятно. Средний рост, средняя полнота, русые волосы собраны на затылке в узел. На ней была опрятная, очень удобная для дороги одежда, лицо без косметики и особых примет. Обыкновенная, русская женщина с рабочими руками без маникюра. Но вот глаза, зеркало нашей души, серые и с какой-то голубизной, излучали столько доброты и мудрости, что Настя казалась красавицей, несмотря на возраст.
Между нами возникла еле уловимая близость родственных душ, хотелось продолжить общение и возможно поэтому, закончив пить чай, Настя спросила нас, не хотим ли мы послушать историю, случившуюся с ней во время войны. Мы с Людой согласно кивнули, тем более что за окном темнело. Свет в вагоне ещё не включили и читать было уже невозможно. А Настя добавила, что эту историю рассказывает впервые. Я не знаю кто она по профессии, но слушать её было очень интересно – простая, без вульгарности, немного напевная речь просто очаровывала.
Вот рассказ Насти: «Поздняя осень 1942 года, мне шёл тринадцатый год, сестрёнке десятый. Папа на фронте, мама с утра до ночи на колхозном поле. Колхозники, в основном женщины и подростки, спешили убрать до морозов свёклу и морковь, а ещё и капуста ждала своей очереди. Часто шли дожди, люди мокли и мёрзли и мама уже несколько дней очень сильно кашляла. После работы она с трудом доила корову и сразу ложилась. Через час – полтора вставала, чтобы приготовить еду на завтра, кормила нас, а сама почти ничего не ела, кашель бил её до рвоты. Так было три дня, а на четвёртый бригадир отпустил маму домой после обеда и велел подлечиться. С большим трудом мама добралась до дома, я помогла ей раздеться, сняла с неё сапоги и помогла лечь. Она вся горела, глаза у неё были какие-то мутные.
Жестом руки она сделала мне знак наклониться к ней и с трудом прошептала, чтобы я сходила в соседнюю деревню за фельдшером, так как ей очень плохо. Дорога не близкая, почти семь км, но я понимала, что кроме меня идти некому. Я быстренько накинула пальтишко, повязала мамин платок, обула старенькие резиновые сапоги и побежала к соседке бабе Нюре, чтобы она посидела около мамы и присмотрела за сестрёнкой. Баба Нюра сразу засобиралась к нам, но сначала от пирога с картошкой, ещё тёплого, отломила один кусок для меня и завернула его в тряпицу, и ещё два куска для сестрёнки и мамы. Потом проводила меня до калитки и наказала поспешать, так как скоро начнёт смеркаться. А ещё сказала, что было бы лучше, если бы Шарик пошёл со мной, но его уже около часа нет дома, а искать его некогда и ещё раз повторила, чтобы я шла скорее. Я сунула пирог за пазуху и быстро пошла по дороге. А пирог грел мне и грудь и душу. Глотая голодную слюну и думая то о маме, то о доброте соседки я спешила изо всех сил, так как начинало темнеть и мне конечно же было страшновато одной в поле. На моё счастье дождя не было целых три дня и обочина дороги слегка затвердела , что очень облегчало путь. Вдоль дороги, метрах в двадцати от неё с левой стороны, тянулась лесозащитная полоса, листва в основном облетела и сквозь деревья виднелось изумрудное поле озими. Я иногда поглядывала туда. Так я прошла около шести км. А темнота густела на глазах. Вдруг из кустов вышел Шарик и я с радостным возгласом – «Шарик! Какой ты молодец, что догнал меня!» - быстро пошла к нему, доставая пирог и надеясь, что он после угощения пойдёт со мной дальше. Обычно Шарик всегда ластился ко мне и без угощения, но сейчас он молча стоял без движения и очень серьёзно смотрел на меня. Я подошла к нему совсем близко и, разломив пирог пополам, кинула один кусок Шарику. Он быстро проглотил его и опять внимательно смотрел на меня. Я откусила кусочек от своего пирога и пока жевала его, во мне боролись два желания – быстрее доесть свой кусочек, чтобы утолить голод, да и пирог был такой вкусный, или отдать его Шарику, чтобы он пошёл со мной. Решила, что важнее угостить собаку и со вздохом, откусив ещё кусочек, кинула пирог Шарику. Он также быстро проглотил и этот кусочек и даже не повилял хвостом. Было понятно, что идти со мной он не собирается. Я жалея и пирог, и время потерянное зря, быстро пошла к дороге, и ни разу даже не оглянулась на Шарика, так как обиделась на него. Пройдя совсем немного я заметила как быстро сгущаются сумерки, но уже был слышен лай собак, пока не громкий, а значит деревня где был медпункт уже недалеко. Я очень переживала за маму и занятая своими невесёлыми мыслями не сразу заметила, что из лесополосы вышел мужчина и идёт ко мне. Увидела я его когда между нами было около десяти метров. Он был какой-то грязный, с многодневной щетиной и часто оглядывался. Бежать мне было некуда, горло перехватил страх, ноги словно приросли к земле. Но тут я вспомнила о Шарике и во мне вспыхнула надежда, что он не успел убежать далеко. Страх чуть ослабел и я в отчаянии, что было мочи, закричала – «Шарик! Шарик!» Мужик остановился, огляделся и не увидев собаки опять пошёл ко мне. Он был почти рядом и я несмотря на темноту видела его глаза, они как бы горели, в них было что-то звериное. Моё тело сковал ужас и я даже забыла о больной маме. Но тут случилось то, что я до сих пор считаю чудом. Перед глазами мелькнула серая тень и наш добрый, милый, ласковый Шарик молча кинулся мужику на грудь, пытаясь дотянуться до его горла. Мужик в ужасе закричал, пытаясь сбросить с себя моего спасителя, а я, очнувшись от столбняка, побежала прочь. Я плохо помню как добежала до фельдшера, как сумела рассказать ему о больной маме. Меня трясло, я заикалась. Фельдшер быстро запряг лошадь, позвал с собой овчарку и мы поехали. Ехали в полной темноте, начал моросить дождик и хоть я уже не боялась, но всю дорогу меня бил нервный озноб. У мамы оказалось воспаление лёгких и очень высокая температура. Фельдшер сделал ей два укола и увёз с собой, чтобы положить в больничку. Соседки помогали мне чем могли, кто доил корову, кто пёк хлеб из нашей муки, так как я печь его не умела. А кто-то давал совет как лучше управиться с домашними делами, и это тоже была помощь. Через три дня до деревни дошёл слух, что в наших краях объявился дезертир. На прокорм он начал ночами воровать из сараев кур и уток, но, около одной деревни встретился с волком. Сейчас он еле живой лежит в больнице и, скорее всего не выживет, но если и останется жив, то его будут судить за дезертирство и по законам военного времени расстреляют. Я как услышала эту новость сразу же побежала к бабе Нюре и рассказала о том, что со мной случилось и конечно же о том как меня спас Шарик. Баба Нюра слушала меня молча, часто крестилась и даже побледнела слегка. Когда я закончила рассказ, соседка перекрестила меня и сказала, что спас меня не Шарик, а мой Ангел-хранитель. Я никак не могла понять, как соседская собака может быть моим Ангелом. И тогда баба Нюра рассказала мне, что когда я ушла за фельдшером, то Шарик примерно через полчаса явился домой, но хозяйка закрыла его в сарае, в наказание за то, что он у другой соседки поранил двух кур. И он там просидел всю ночь, а в лесополосе я встретила волка. Мне было непонятно почему же Шарик и волк так похожи. И тогда бабе Нюре пришлось рассказать мне историю о том как лет десять назад одна деревенская собака-овчарка убежала от хозяина и не возвращалась м-ца два. Все думали что её съели волки, но она пришла домой исхудавшая и с «животиком». Когда она ощенилась у бабы Нюры не было собаки и она решила взять щенка-мальчика. Сначала он не отличался от других щенков, но подрастая, всё больше походил на волчонка – и статью, и неласковым характером, и тем, что никогда не лаял.
Хозяйку он по-своему любил, на кличку Шарик отзывался, но гладить себя не разрешал и то и дело кто-нибудь из соседей жаловался, что он поранил их собаку. Но сторож он был отменный и если хозяйки не было дома, то никто не мог и близко подойти не то что к дому, но даже к сараю. А ещё соседка рассказала, что я по малолетству своему не понимала что Шарик мог меня укусить и совсем не боялась его, а наоборот приносила ему «гостинцы», ведь до войны мы, по деревенским меркам , жили не бедно. Но хитрый пёс не отказываясь от гостинцев избегал моих ласк, попросту отходил от меня или запрыгивал на поленницу дров. Когда Шарик заматерел он подолгу стоял с поднятой вверх головой и ловил запахи, которые приносил ему ветер, а однажды он попросту исчез. Все в деревне были очень рады такому исходу дела, и только баба Нюра горевала и скучала по нему, а когда узнала, что одна собака принесла щенков именно от её Шарика, она тут же пошла к хозяевам этой собаки и выпросила для себя мальчика, очень похожего на папу. И даже назвала его Шариком. Кстати этот Шарик был похож на того Шарика как две капли воды, но был намного ласковей и хоть он и был похож на волка внешне, но в нём было больше от собаки – и лаял, правда не часто, и хвостом вилял. Выслушав эту историю, я согласилась, что меня спас действительно только мой Ангел-хранитель, в которого я поверила всем сердцем и душой. И с тех пор, выходя из дома, я всегда говорю – Ангел, мой! Пойдём со мной».
Так закончила свой рассказ Настя. Разговор плавно перешёл на семейную тему, для женщин она вечная и бесконечная. Я вроде и слушала их, но сама была всё ещё во власти рассказа. Я думала о том какая странная штука жизнь. Что бы случилось с девочкой, не кинься волк на мужика? Об этом даже думать страшно, не то что пережить самой. Может поэтому Настя никому, кроме соседки, и не рассказывала о том что с ней случилось в детстве, чтобы не будить в душе столь страшные воспоминания. И я её прекрасно понимаю, так как мне стало не по себе даже от рассказа. Возможно я слишком впечатлительный человек, но перед моими глазами стояла картина встречи девочки и волка и возникал вопрос – почему волк не напал на девочку? Был не голоден? А может сыграла роль Настина радость при виде «Шарика» и волк был просто обескуражен ей? Ведь дикие звери чувствуют страх жертвы, и это провоцирует их нападение. Но тогда почему он пришёл на помощь человеку? А может это был Шарик№1 и Настин кусок пирога разбудил в нём воспоминания о том как он жил в деревне и как Настя угощала его? А может это очередная загадка природы когда зверь поступает как человек, а в человеке просыпается зверь… Вопросы, вопросы… Я незаметно задремала под говорок соседок и не видела когда Настя сошла с поезда. Прошло почти двадцать лет, но я иногда вспоминаю Настю и её рассказ. Через несколько лет после этой встречи я приняла православную веру и теперь всегда, выходя из дома, я крещусь и говорю те слова что услышала от Насти – «Ангел, мой! Пойдём со мной». И дай-то Бог чтобы с нами всегда, а особенно в трудную минуту, был наш Ангел-хранитель.
Ноябрь 2008года.