Таких, как ты, в моей жизни больше не будет.
Умрёт это чувство, и никогда больше не случится
со мною такой катастрофы, как ты. Я по-прежнему буду
писать трогательные, с мягким сдвигом от предсказуемого
для большей реалистичности романы. Как Франсуаза Саган.
Только не встретится такого, как ты. Будут другие,
лучше тебя, умнее, талантливее, более подходящие к
выемкам моего мозга, но таких – больше никогда.
Может, однажды я, проходя по улице, и замечу такого же,
одного за долгие годы – у вас, таких, на лицах отмечена
эта особенность, - но пройду, скрепя сердце, как
говорится, а через десять минут забуду. Но после уж точно
никогда не придётся мне такого увидеть даже издалека.
Таких мало, один на сотни, на тысячи других. И что
отличает-то вас, таких, не могу сказать… то ли какое-то
внутреннее уродство, то ли совершенство невообразимое,
непонятное сперва, да и потом тоже, а только чем-то
наделила вас природа, каким-то лишним винтом в механизме,
таким, что при соприкосновении задевает сразу все твои
шестерёнки. И непонятно – то ли отстреливать вас нужно
за это, то ли в вольерах выращивать. Только, если встречаешь
такого, сразу понимаешь – щёлкнула затворка, застегнулась
молния. И ходишь потом, раздираешь себе внутренности,
ищешь эти вертящиеся шестерёнки, вырубаешь их, успокаиваешь
механизм. А потом снова увидишь и снова задело одну в районе
рёбер, другую у позвоночника, третью под ложечкой, и пошли
вертеться. И ходишь, будто вечная мельница. И хочешь уже
остановиться, а не можешь. А даже и остановишься – как жить
потом без привычного скрежета проворачивающихся даже ночью колёс.
Вот и боишься, как бы не остановилось случайно, не затихло,
не разлетелось к чёртовой матери всё сооружение.