До испытаний* - две недели, (* старое название экзаменов)
И можно выехать к родне.
Там, пишут, "очи проглядели,
Как ты покажешься в окне".
В деревне "баушка Федосья -
Забыл Христос - скрипит пока.
Погладить внуковы волосья
Ишо подымется рука,
А так она совсем плохая,
Лежит, считай, уж цельный год
И тихо плачет да вздыхает:
Когда ж Господь меня возьмёт?
И то сказать - за девяносто,
А как-никак в своём уме
И припасла всё для погоста:
Мол, "уберусь таперь к зиме".
Уж расстарайся, внучек Гоша,
Уважь старушку напослед"...
Ну, что же делать, "хошь не хошь", а
Поехать надо: много лет
С тех пор засыпало порошей,
Как разлучился с ней "поэт".
Но всё же главная причина,
Как ни прискорбно подчеркнуть,
Была такая, что Ирина
Засобиралась в тот же путь.
"Ах, Ира, дивная див-чина,
Моею стань ты где-нибудь!" -
Молился мысленно влюблённый
И был немыслимо влюблен.
Теперь ее своей мадонной
И днем и ночью видел он.
"Создал" любовные "куплеты".
Потом ей ими слух терзал.
Та улыбалась лишь на это,
Готовясь ехать на вокзал.
А тётя слушала и тоже
Не говорила ничего.
Да, обе женщины, похоже,
Не оценили мастерство.
Простил: с их "низких колоколен"
Не разглядеть таких красот.
А он собою был доволен
И верил: семя прорастёт!
Куплеты - та же серенада.
Мотив осталось подобрать,
Но только там пропеть их надо,
Где ей мешать не будет мать,
Тогда и рухнет баррикада
И сразу хлынет благодать.
Бурлят мечты, роятся планы,
Надежд скопились штабеля,
Летят Любви аэропланы
На Елисейские поля.
Ах, скоро будет он с желанной,
С ней одиночество деля.
И вот уж в поезде до Бийска
Они в плацкартной тесноте
Сидят друг к другу близко-близко,
И он горит, как на плите.
Мелькают люди по проходу
И на неё во всю глядят.
А, между прочим, не уроды
И тоже "делают погоду".
Один сосед "удумал моду" - (придумал, алт.)
Вперять в неё горящий взгляд.
Ах, хорошо бы эту морду
"Благословить" раз пять подряд:
Ведь так, подлец, взирает гордо,
Как будто счас подарит клад.
А ей, по-видимому, мило,
Как смотрит "этот паразит".
"Поэт" же яростно молчит,
И сил ему едва хватило,
Чтоб сохранить достойный вид:
Она ведь вслух не говорила,
Что люб ей этот "индивид".
Ирина, впрочем, не Людмила,
Он не Руслан, чтоб рвать удИла* (*И так говорили)
И рваться в бой со всех копыт.
... Но показался новый город,
Ему по-своему родной,
Где испытал он долгий голод,
Хоть не ходил тогда с сумой,
А стопки книг носил домой
И был в поэта перемолот
Нерассуждающей судьбой.
И здесь, на улице Болотной,
Жила неближняя родня,
Его принявшая охотно
На ночь одну да на полдня.
"Поэта" вскоре поразило
То, как глядела на него
Хозяйка - тоже очень мило,
Ну, просто, как на сушество
Из дорогого магазина,
А вот лицо его кузины
Не выражало ничего.
И это тоже поражало
И разрушало все мечты.
Так кто она? Воображала
От "преизбытка" красоты?
Иль равнодушна, как корова,
Когда пасётся на лугу?
Иль просто "нравственно здорова",
И я добиться не смогу?
Иль я ей милый брат, и всё тут,
А остальное - смертный грех?
Мои стихи, мои остроты
Не гарантируют успех?
А может, попросту стыдится
Своих страстей при мне она?
Ведь, несомненно, не "девица",
Как утверждали "очевидцы",
И тягу чувствовать должна.
Тогда не я её мужчина:
Я слишком юн и жидковат.
Насколько помню я, Ирина
Ценила "мощь в сто киловатт",
И "примитивная дубина"
Ей привлекательней стократ.
Хоть городская, но "деревня" ,
Не примитивна, но "проста",
И все её пристрастья древни,
Как те таёжные места,
Где зрела "эта красота".
А тут явился метеором
Столичный малый, лев почти
С роскошной гривою, с которым
Не знает, как себя вести,
И рядом с этим "гастролёром"
Она, конечно, - травести.
Как говорят, душа - потёмки,
Тем паче - женская душа.
Возможно, бойкие потомки,
В ней всё поймут и разрешат.
Любые сложные проблемы
Для них окажутся просты.
Пока же мучаемся все мы,
Лелея грешные мечты -
Создать подобие гарема
Из разной женской красоты.
Вот если бы, сойдясь без страха,
Знать точно женщина могла,
Что не появится в ней "птаха"
От "соловья" иль там "щегла".
Вот если б люди не казнили
Её за временную связь
И не купали в грязном иле
За то, что где-то отдалась.
И не писали анонимки
Ее начальству и в профком,
Зачем бы ей её ужимки
Пред тем, кто близок и знаком?!
Вот если бы не ела мама
Такую дочку поедом,
А объясняла бы ей прямо
Что до "того", а что "потом",
Как стало бы легко и просто
Всем тем несчастным молодым,
Которым зуд, как от коросты,
Но совесть ест глаза, как дым.
Да, знал "поэт", что недотрогой
Быть непомерно тяжело,
И к плоти ласковой и "многой"
Его удушливо влекло.
И это всё имелось рядом,
Вот только руку протянуть,
Обнять, и сразу, как снарядом,
Ударит в грудь двойная грудь.
Как протянуть её, однако,
Когда кругом всегда народ
И хоть какого-нибудь знака
Она ему не подаёт?
Но завтра новая дорога
И на попутке, и пешком.
Неужто свеженького стога
В степи широкой не найдём?
А в нём растает недотрога,
Как белый сахар под дождём!