Он многое не помнил.
Конечно, вокруг него происходили какие-то события с Того Времени, не могли не происходить. Ведь Он жил. И становился старше. Год от года старше, даже не старше – старее. Вокруг Него опадали листья осенью, злой и холодный ветер гонял их по улицам и проспектам Его города. Пожухшие и скривившиеся, их засыпал зимой белый и чистый снег, такой же неизбежный, как и весенняя оттепель. Да, конечно, была и весна, и тогда снег становился тяжёлым и грязным, он таял, постепенно превращаясь в лужи, а всё в природе вокруг Него пробуждалось ото сна. Весело щебетали воробьи, ополаскивающие в талых лужах своё нехитрое оперенье. Голуби, воркуя и вытягивая подлинней шеи, вращали свои неуклюжие тела в «танце кавалера» перед клювами голубок. Небо, восхитительно голубое небо наконец-то дарило тепло самой ближней к Нему звезды; оно словно бы старалось приблизить приход лета с его короткими тёплыми ночами, грибами и ягодами, девчонками в коротких сарафанах.
Всё это было.
Но всё проходило мимо Него.
А если не проходило, то Он этого не помнил.
Зато Он помнил, как впервые познакомился с Ней. Помнил каждую мелочь, каждый момент их первой встречи. Он помнил, словно зазубрил, и Её ник, и «комнату» в том чате. Помнил каждую (ну, почти каждую!) фразу, сказанную Ею посредством клавиатуры. Он навсегда запомнил те слова из песни, написанные Ею в первом электронном письме Ему; они незримой ниточкой словно связывали два города, Её и Его, в какое-то единое целое, даря право на ожидание.
«От Питера до Москвы
Вези меня тепловоз,
От Питера до Москвы
Бутылка да стук колес.
На будущем пелена, на прошлом туман с Невы.
Лишь 8 часов без сна от Питера до Москвы…» (с) Максим Леонидов/От Питера До Москвы.
Он с удовольствием помнил то непередаваемое, ни с чем не сравнимое чувство приятного томления, которое захватывало Его в те минуты, когда до встречи с Ней в чате оставались считанные минуты. Ожидание приятного всегда само по себе приятно. Иногда оно даже приятней самого действа: так бывает – ждёшь события, а оно не приходит. Вот и Он помнил, как ждал. И большей частью дожидался. Но наступали иногда такие вечера, когда ожидание, трепетное и томное, оставалось несбыточным. И тогда, Он помнил это, Он садился писать письмо Ей. В нём Он спрашивал, не случилось ли с Ней чего-нибудь плохого, неожиданного, гадкого. Конечно, Он волновался за Неё, переживая по-своему эти несбывшиеся свидания в Сети. Но и – за себя тоже: Он не хотел оставаться один на один с одиночеством, которое так хорошо растопили Его вечерние свидания с Ней. Он понимал, что если Она исчезнет из Его жизни, то сама Его жизнь потеряет нечто такое, без чего Он не сможет обойтись. И Она всё-таки возвращалась. Иногда всего лишь ненадолго и совсем поздно, до этого занятая своими делами, работой, заботами и забавами. Но даже эти несколько минут дарили Ему, он отчётливо помнил это, неописуемое наслаждение. Он просто жил этими свиданиями с Ней.
«…Лишь Она, лишь одна, Та, на том берегу,
Вдруг смогла перейти по воде…
Думал я, полюбить никогда не смогу,
А Она вдруг шагнула ко мне.»
Он помнил, что писал Ей стихи. Наивные и элементарные, не обременённые ни красотой рифмы, ни чувством ритма, ни какой либо малой толикой таланта, Ему они казались чуть ли не верхом совершенства. Впрочем, как и Она сама. Именно поэтому Он и писал их Ей. Для Неё. О Ней. Он описывал в своих наивных строках Её чудные глаза, в которых Ему виделись белые пенные всплески синих океанских волн. Он и боялся их, и боготворил. Они творили с Его разумом странные и страшные вещи, ради них Он готов был забыть совсем Всё.
«Я вижу их. Они передо мною,
Твои глаза, подёрнутые дымкой
На фотографии твоей – бумажной, зыбкой…
Я зачарован, этого не скрою…»
А потом, Он помнил, была встреча. Единственная. Первая. Последняя. С Ней. В Её городе. Он помнил буквально каждую минуту, каждое своё действие, жест и мысль, которые только могли быть по пути в Её город. Нескончаемо неслись за окном бетонные столбы, убегая назад, в Его город. Он помнил, как подумал тогда о них: только бы не с вами, только бы от вас. И быстрее. Хотя это – невозможно… Месяцем раньше Он попытался «быстрее». Рванул на машине в ночь, чтобы растерзать темноту и мрак ярким светом фар. Всё закончилось совсем плохо: в Тверской области на большой скорости на заснеженной напрочь дороге Он потерял контроль над машиной и… Всё могло быть гораздо хуже, Он помнил это, если бы не сугроб на обочине. Благодаря сугробу только и удалось уйти от лобового удара о бетонное ограждение… Машина пострадала очень сильно. Но ещё больше, Он это всегда помнил, пострадала Его гордость, ибо Он так и не смог тогда приехать к Ней.
И вот теперь колёса мерно и сонно отстукивали на стыках рельсов свой непонятный марш. Пролетали мимо пролески и рощи, станции и полустанки, города и деревни. Он представлял себе тот миг, когда Он увидит Её на вокзале. Он помнил это ощущение – ждать встречи с Ней. Слишком много эта встреча значила для Него, и Он совсем не понимал, значит ли она хоть что-то для Неё. Всего несколько минут на вокзале до долгожданной встречи и… Вот Она! Он помнил Её улыбку в эти первые несколько мгновений, свет Её глаз, мельчайшие оттенки Её волос, Её «Спасибо» за скромный букетик цветов, который Он смог найти в спешке средь суеты вокзала.
Он не запомнил ни одного места, где они бродили тем вечером допоздна. Ни одной достопримечательности, которые Она с удовольствием показывала Ему. Ни одной улицы. Ни одного дома. Ни одного моста. Для него не существовало никого и ничего вокруг, кроме Неё. Он пропускал мимо своего внимания почти всё, что Она рассказывала о своём городе. Потому что весь Её город, большой и прекрасный, ночной и красивый, был ничтожно мал по сравнению с Ней. Только Её Он хотел видеть, слышать, ощущать. Только Ею Он мечтал любоваться. Только Ей Он хотел посвятить те без малого триста минут, которые в итоге им суждено было провести вместе. И когда эти триста минут пролетели, пролетели стремительно, как миг и безвозвратно, как время, Он навсегда запомнил тот единственный (Первый. Последний.) поцелуй на прощание возле Её парадного, подаренный Ею в порыве. И слова: «Эх, Пашка, Пашка…»
Потом были нескончаемые часы в ожидании поезда, два получасовых разговора по телефону с Ней в три часа ночи, долгая-долгая дорога домой, навсегда отделившая Её от Него…
И – мрак.
Больше Он ничего не помнил. Всё сжалось в один сверхплотный монокристалл, вобравший в себя всё Его существование: службу, друзей, коньяк, приказы, взрывы, больницу, семью. Он не помнил, как выполнял приказы, потому что это была Его работа. Как глушил в себе чувство невосполнимой утраты самого дорогого, что у Него было – Её. Как терял друзей в длительных и не очень командировках. Как мечтал оказаться на месте этих самых друзей. Как смотрел в глаза их вдовам и матерям, извиняясь за то, что Он жив… И – помнил. Помнил только Её. Губы. Глаза. Руки. Волосы. Ум. Красоту. Свидание. Он пытался звонить, но Его не хотели слышать. Он пытался писать, но его письма терялись в пустоте. И лишь оставались стихи и тоска. Стихи о Ней и про Неё. Тоска по Ней.
Теперь, когда Он не нужен больше никому со своим лицом, обезображенным взрывом, и рукой, навсегда не чувствующей боли…
…Он помнит лишь только одно:
Он всегда Её любил.