... Доктор решил действовать радикально. Трудно представить, что две маленькие, невзрачные белые таблетки могут произвести такое же по силе действие на сознание и подсознание человека, как потоп на состояние Земли.
Достав таблетки из сейфа, он налил стакан воды из графина, задремавшего на тумбочке, и приняв их по науке, посмотрел на часы.
"Так, уже скоро обед, там ещё час - в общем минимум часа два у меня есть", - просчитал он самому себе, подошёл к старому кожаному дивану стоявшему в углу, ничего волнующего в своей жизни кабинетной мебели не видевшего, положил очки в карман халата и вытянулся как мог. Погода была мерзопакостная. Холодный ветер периодически прилеплял к окну лицом желто-бурые листья, намоченные колючим серым дождём, как милиционер задержанных бандитов к стене, а в кабинете было тепло и по-своему уютно.
За последние несколько дней паучёк, живущий в столе заведующего, немого подрос, не настолько чтобы, скажем, заведующий мог это заметить - он в принципе не знал о его существовании, но достаточно для того, чтобы производить более толстую, а соответственно, более прочную, сравнительно конечно, паутину. Ещё совсем недавно наглые мухи прилетали сюда, чтобы спикировав из-под потолка, с лёгкостью совершить прорыв вновь сплетённой девственной паутины, над которой он работал в течение нескольких дней, удаляясь лишь на ночь в диссертацию доктора, чтобы передохнуть. И всё, что ему оставалось делать во время их нашествий, это прятаться в углу и, хлопая своими многочисленными глазами, наблюдать за безнаказанностью мягкокрылых, во много раз превышающих его в размере и, как они думали, в интеллекте. Он в какой-то степени мог чувствовать себя Сизифом, за исключением того, что паучёк не знал, за что он был так наказан. Но если бы у него было время, чтобы остановиться и оценить создавшуюся ситуацию, то своим пытливым умом он вполне бы мог понять, что это вовсе на наказание, а обучение выживанию. Такой вот ненавязчивый парадокс: мухи, с уверенностью в том что наносят непоправимый моральный и физический ущерб неразвитому организму потенциального врага, сами того не желая, способствовали его укреплению и выжи-ванию в нелёгких условиях несовершенного мира живых существ. Своими набегами они заставляли паучка плести каждый день; он быстро научился делать это проворней и лучше, и на сегодняшний тоскливый день многоглазый был искусным строителем ловушек. Поголовье мух в связи с изменением сезона или по какой-то другой, неизвестной ему, причине резко уменьшилось, но будущий охотник твёрдо знал, что для того, чтобы прожить ещё какой-то неопределённо долгий период времени, ему нужна одна, более или менее приличная, муха.
"Ильич наш вoждь, - думал Себастьян Савельевич,"- интирэсна, что па этаму поваду скажет таваришь Жукоу? Я Вам не скажу про всю Одессу. Одессу маму первернули гоп ца-ца. Прав “Городящий” про химию: две маленькие таблетки, а обрабатывают сознание личности как заботливая жена. Как тут не вспомнить о великой башне, тайнах мироздания и движениях навязчивых небесных тел. О, эти тела ... о, эти движения ...
Доктор первым ступил на Землю, ещё не полностью высохшую после потопа, оставив где-то позади шумный ковчег. Трава была ярко-зелёная, сочная, но безжизненная. Воды стремительно удалялись, открывая застывшую долину, напоминавшую Алазанскую, на этикетке с одноимённым вином. Вдруг из небольшого пруда высунулась рыба; оглядевшись по сторонам, она быстро выбежала на плавниках на песчаный берег, сделала круг и нырнула обратно, тем самым внеся неоценимый вклад в эволюцию жизни беспризорных существ, внезапно из пустого места появившихся на планете, само-собой образовавшейся от нечего делать из хаоса, тьмы и неoпределённости. Железная логика этой беспроигрышной теории, к сожалению, навсегда осталась неизученной доктором со студенческих лет. Один маленький шаг для рыбы - один огромный скачок в развитии случайной жизни.
Зазвучали фанфары, и по красному ковру важно проследовал старик Дарвин с вытянутыми вперёд руками, в которых он нёс изящный серебряный поднос с парными овощами и ногастой жареной рыбой, подмигивающей заведующему. В это время раздался нетрезвый вибрирующий голос : "Смоляные ходы не видны." Себастьян Савельевич повернулся, чтобы посмотреть, чей это голос, но увидел только пустую аудиторию, в которой Эйнштейн писал мелом на школьной доске нецензурные слова и при этом смеялся как школьник. Раздавшиеся шаги заставили его замолчать. Hа немытый пол аудитории вышел ревизор, подошёл к трибуне, постучал в микрофон и фальшиво затянул: "Из-за острова на стрежень." Из зала раздались свист и крики, и в него полетели яблочные огрызки. Ревизор перестал петь, спокойно снял ботинок и с криком: "Я вам покажу куськину мать" уничтожил им трибуну, затем надел ботинок и гордо удалился. Из-под обломков трибуны стало пробиваться и быстро расти странного вида дерево. Появившиеся плоды привлекали своей сочностью, но в ветвях скрывался старый шипучий змей и своим неприглядным видом отгонял от дерева даже пчёл, только мухи вились над ним, не давая спать. "Сумерки - трещина между мирами," – вспомнил вдруг заведующий. Он услышал знакомый настойчивый звук, повторяющийся монотонно и безжизненно. Звук был слабым, едва слышным, но доктор пошёл, повинуясь этому безликому зову. Он становился громче, но всё же звучал глухо. Себастьян Савельевич заметил вход в пещеру; зайдя в неё, он увидел надписи похожие на рисунки и дверь, из-за которой раздавался звук. Открыв её, он оказался в своём кабинете, на столе монотонно звонил чёрный телефон. Доктор снял трубку, но звонки продолжались, пощёлкал по рычагам - ничего не изменилось. Вдруг кто-то похлопал его сзади по плечу. Себастьян Савельевич обернулся и открыл глаза.
Зрение без очков оставляло желать много лучшего, поэтому даже до боли знакомый кабинет выглядел сюрреалистично. Cознание, которое догоняло доктора всё это время, наконец его настигло и медленно но верно заведующий стал приходить в себя в прямом и переносном смысле. Он сел на диване, посмотрел на стенные часы. Встал, включил свет, подошёл к тумбочке, выпил полстакана воды, помял глаза, надел очки, поправил халат и галстук и сел за стол.
Вопрос был очевиден и прост: как обычно - что делать? Конечно не по Чернышевскому, но от этого было не легче, и ответ представлялся довольно смутно как мятый кусок коричневой бумаги подо льдом – то ли это рубль, то ли это обрывок обёрточной бумаги от куска студня за 90 копеек, называемого в простонародии "барсик", о содержимом которого лучше никогда не знать.
Часы "Стрела" на стене до сих пор не нашли в себе сил, чтобы обрести достойную форму, но заведующий даже не хотел обращать на это внимания: он был терзаем проблемой более насущной, чем бесформенные часы. Три варианта решения создавшейся неординарной ситуации казались доктору абсолютно нелепыми в своей взаимоисключаемости.
Вариант первый – простой: послать всё к чёрту, сжечь блокнот с хаотичными записями, вернуться к административному заведованию, иногда давать консультации и направлять ведущих врачей. Вариант второй – усложнённый: обойти всех оставшихся погорельцев без вникания в суть, посмотреть в истории болезней, написанные их ведущими, сжечь к чёрту блокнот и заняться заведованием. Вариант третий – безумный: продолжать обходить несгоревших пациентов, пытаясь себе “что-то” доказать, собрать всю информацию, доказать это “что-то”, сжечь к чёрту этот блокнот вместе с кабинетом и ...
В дверь постучали. Себастьян Савельевич очнулся, пытаясь понять, что происходит.
"Одну минуту, - выкрикнул он, подходя к двери и одновременно пытаясь привести себя в порядок наружно и внутренне.
Открыв дверь, заведующий увидел, неувядающую в свои "за семьдесят", медсестру Франклину Ефграфовну Ягодицыну.
- Проходите, Франклина Ефграфовна, чем обязан? - и только тут доктор заметил, что она была в элегантном чёрном вечернем платье с бриллиантовым цветком на плече и глубочайшим декольте. В одной руке сестра милосердия держала открытую бутылку водки с губной помадой на горлышке, а в другой – аккуратно, двумя пальцами, солёный огурец, капающий на пол мутным рассолом.
Не подавая вида, Себастьян Савельевич предложил даме стул, а сам обходя стол, чтобы занять кресло, незаметно потирал глаза. Завладев креслом, заведующий увидел, что медсестра на самом деле была в белом халате и в руках у неё была бумага с какими-то надписями.
На отделении ходили слухи о том, что в далёкие годы молодости доктора Живаго, она - юная пархающая фея, положила глаз на картавого молодого человека, но он оказался из неблагополучной семьи и к тому же большинство времени предпочитал проводить в обществе бородатых немцев, а потом и вовсе уехал в Финляндию и жил там как бомж в шалаше, если люди не врут. Затем случился парадокс - при изменении политической ситуации она сама оказалась среди неблагополучных, и дабы избежать лишних небезопасных для жизни метаморфоз, вышла замуж за молодогo проктолога, теперь покойного, и сменила свою непривлекательную фамилию - Тирановская - на благонадёжную, пролетарскую.
- Я, Себастьян Савельевич, заявление принесла на отпуск.
- Да, конечно, давайте я подпишу, - успокоился заведующий, но пробежав заявление глазами, внутренне дрогнул.
"Брось ты всё к чёрту и жги блокнот!"- было написано корявым старческим почерком.
- Но почему? - обратился недоумевающий доктор.
- Почему в отпуск осенью? Дело видите ли в том ... - Заведующий посмотрел на заявление ещё раз: "Прошу предоставить отпуск с такого-то по такое, дата, подпись." - … Вот поэтому и иду, - закончила методичная Франклина Ефграфовна.
Себастьян Савельевич подписал бумагу, любезно распрощался с госпожой, хотя нет - с гражданкой Ягодицыной, подошёл к окну и, посмотрев на дождь и сумрак осени, вернулся за стол.
Часы обрели свою безупречно круглую форму, сейф и диван и всё остальное в комнате выглядело абсолютно нормально.
"Должно быть остаточные явления ", - подумал доктор, - "ну что, Гамлет, жечь или не жечь - вот в чём вопрос? "- как-то незаметно всё свелось к простому риторическому вопросу, - "это конечно не рукопись, хотя"...
Заведующий поискал глазами камин с хрустящими телами поленьев, принесённых в жертву огню и обезображенными его чудовищными ласками, но камина в кабинете, конечно же, не оказалось, а ведь эта скромная деталь могла круто изменить судьбу заведующего. Воистину, всё складывается из мелочей...