Клюка, каталка, помутнённый взор…
Старуха вдоль по улице ступает,
качаясь, тяжко дышит и хромает,
как будто вновь пришёл голодомор.
Но этого она не понимает…
Последний день, похоже, доживает.
Тоща, носата, медленно идёт,
С трудом каталку катит на ухабах,
и едкий запах от неё идёт,
подпорченный, тяжёлый женский запах…
И ждёт сама: когда она умрёт.
Не помнит детства – ни отца, ни мать
и как была возлюбленной и мамой.
И эту жизнь устала понимать.
И ничего не ждёт до смерти самой…
Согбенная, проходит, как Россия,
мне раздирая душу до крови.
У ней слеза стекает от бессилья…
А у меня – от боли и любви…
И я гляжу, уныл, жестокосерд,
и вижу солнце на небесной тверди.
Под ним она, похожая на смерть,
и от неё исходит тайна смерти.
Клюка, каталка, спущенный чулок
и худенькие кривенькие ножки,
зажат пустой, облезлый кошелёк
в костлявой подагрической ладошке.
Новейших рифм не нужны тормоза.
Достаточно любви, войны и хлеба…
Разбеленые, мутные глаза
несут в себе спустившееся небо.