Во всем виноват Окуджава
"И милость к падшим призывал"
А.С. Пушкин
Булат Окуджава – тихая совесть русской интеллигенции. В 93-м он, кумир трех поколений, проголосовал за расстрел парламента, разделив интеллигенцию на своих и прочих, на тех, кому можно учить и карать и тех, кому нельзя. Не бунтующие рокеры, не рвущие струны барды, а именно этот лиричный мудрый старичок открыл вандалам дорогу в Храм.
Вот так я стал вандалом
"Не сотвори себе кумира"
Моисей. Заповедь Первая
«Разрисовал членов политбюро. Прошу отца, прийти на педсовет» - страшная запись в дневнике шестиклассника образца 1984 года. Особенно, если твой папа – чекист, кандидат в члены КПСС, а мама – учится на вечернем в ВШ КГБ (Высшей школе Комитета Государственной Безопасности).
Уж не знаю, что там говорил отец на педсовете, но дома меня даже не выпороли, что случалось и по менее значимым поводам. Но после этого случая отец в школу больше не ходил. Ни из-за меня, ни из-за младших братьев. Он просто послал их – педагогов наших. Впрочем, бедные наши учителя, наверное, уже привыкли. Когда в новой школе три первых класса – дети «военнослужащих» из ведомственных домов, ко всему привыкаешь. И к тому, что у первоклашек форма на физкультуре «мэйд ин» (у меня помнится майка была с логотипом футбольного клуба «Бирмингем – сити» из первого дивизиона Английской лиги), и к тому, что девочки из 3-го «В» сменку не носят, потому, что итальянские сапожки в раздевалке могут спереть уроды из «Г» или «Д». А газетную галерею портретов членов политбюро, разрезанную на полосы и сложенную гармошкой, так удобно было использовать для шаржей. Вот эта моя выходка и показалась училкам чем-то за гранью добра и зла.
Наша классная, тупая англичанка потом жаловалась математичке (я сам подслушал):
- Представляете, он (отец мой) так и сказал: «Не на заборах же рисовал, не в лифте на стенах». А когда я не выдержала и спросила, не стоит ли выпороть за такие выходки, его отец ответил: «Пробовал – не помогает».
- Ну, что ты, Ирочка. – Ответила англичанке наша «матеша» Алина Георгиевна. – Смотри, какие шаржи получились. Может будущего художника растим. Хотя нет. Скорее клоуна.
Но из пионеров меня тогда все-таки исключили – на месяц. Второй раз уже. А первый – в 82-м, когда на траурной линейке на поминках по Брежневу я нацепил поверх пионерского галстука бархатную черную бабочку из театрального реквизита. Тогда меня, помнится, так пропесочили в Пионерской комнате, что я решил все три дня траура плакать и даже в дневнике вместо расписания уроков вывел черной ручкой «ТРАУР» на всех трех днях, что мы в школу не ходили.
А мама в тот вечер пришла домой из института принесла нам с братанами пирожных из ведомственной столовки и сказала, что по всем не наплачешься. А отец еще несколько дней подряд внимательно, как никогда, смотрел программу «Время», а по ночам слушал реэкспортный приемник «ВЭФ», на котором я лет через пять с наслаждением слушал Севу Новгородцева.
В 10-м классе наша новая классная – молодая историчка, дочь пограничного (КГБ-шного) генерала, вступившая в партию лет в 25 была в шоке, когда поняла, что в ее выпуске будет аж 3 некомсомольца. Но это был уже 88-й. Тогда выпускные экзамены по истории и обществоведению вообще отменить хотели – не знали, как принимать. Но комсомол еще жил, и я немало промучился 2 года в армии, отбрыкиваясь от замполитов.
А те из моих одноклассников, кто в армию не пошел, разделились на два совершенно разных поколения. Одни с грамотами райкома поступили в престижные институты и успели вскочить в последнюю кабинку социального лифта и теперь у них «все хорошо».
Другие продали свои комсомольские билетики на Арбате, чтобы рискнуть и купить ларек у метро или пистолет. Те, кто не свалил «за бугор» и не лежит под пафосным памятником на популярном кладбище, теперь тоже вполне солидные люди. Порядочные.
Поколение последних пионеров. Мы не были мажорами, не катались на папиных «Волгах» – не было у наших пап «Волг». Мы были не «золотой», а скорее «серебряной» молодежью. На переломе эпох мы научились не верить, не бояться, не просить. Чьи-то папы вышли в отставку майорами и спились, чьи-то успели вписаться в новое время. Не важно. Теперь мы уж сами – папы и мамы детей переходного возраста. И вынужденно сравниваем их кумиров с нашими.
Нам повезло. Для бунтарства и секса у нас был рок-н-ролл, для души Окуджава, Высоцкий и Башлачев, а для совести – фильм «Покаяние» - помните:
«Если дорога не ведет к храму, то зачем она? …»
Яблочко от яблоньки…
(Отцы и дети)
"Павлик Морозов жив!
Павлик Морозов – живее всех живых"
Юрий Шевчук
У моего лучшего друга Геши дочка всего на полгода младше моей. Мы оба – воскресные папы. Несколько лет назад, когда наши дети собирались то ли в 9-й то ли в 10-й класс, Геша сказал, что купил своей дочке гитару, что она любит песни «Кино». Это был повод.
Папы-лишенцы, мы взяли пива, новую гитару и перевирая аккорды до рассвета орали «Группу крови», «Восьмиклассницу». Потом перешли на «Поворот», «Костер», «Мы вместе», «Революция, ты…» и, конечно, «Перемен, требуют наши сердца».
«Алиса», «Машина», «Аквариум», «Кино» и «ДДТ» – кумиры поколения сорокалетних, «поколения последних пионеров». Идолы. Не Боги, не пророки даже, скорее апостолы, учителя. Боюсь, что их песни умрут вместе с нами. Как Элвис и «Битлз», «Роллинги» и «Криденс» уже умирают вместе с нашими старшими братьями.
Идолы умирают, а сердца молодых все также требуют перемен. И дети находят себе новых идолов. В принципе, ничего не изменилось со времен Базарова и Рахметова. Они, правда, лягушек резали да на гвоздях спали, а не гадили в церквях… Ну, так предшественники их и вовсе бойню на Сенатской площади устроили, генерала – героя Отечественной войны убили и пару полков ни в чем не повинных солдат перед пушками построили.
Так ли уж отличаются от декабристов и пламенных революционеров, нынешние безбашенные подростки?
Чем они, не помнящие родства засранки, оскверняющие наши православные святыни, отличаются от нас, продававших заокеанским неграм-туристам красные знамена и комсомольские билеты – святыни Советского народа, победившего фашизм? Ведь для миллионов и Ленин, и Сталин были почти что богами.
Для деда моего, например.
А для родителей уже был кумиром дисидентствующий Окуджава. Да и мы с друзьями теперь как-то реже орём за столом под гитару. Чаще камерно так, с ностальгией, подвываем на три аккорда:
«И комиссары в пыльных шлемах…»
«Кавалергарда век не долог…»
Его стихи и песни, заученные с детства, из моей крови уже не вытравишь. И все же я как-то раз умудрился мерзко выпендриться в его музее. До сих пор стыдно.
Как меня записали в фашисты
"Недавно занёс меня в списки фашистов -
Не по злобе, шутил как будто -
Приятель "из этих", из пацифистов...."
Александр Чистяков
– Игорь Леонидович, зачем вы привели сюда этого фашиста? – возмущенно шипела на ухо профессору Волгину хранительница Дачи Окуджавы в Переделкино.
В 1999 году был я директором Фонда Достоевского, президентствует в котором профессор Игорь Волгин. Он не только авторитетный биограф Достоевского, он еще один из руководителей семинаров в Литературном институте.
Так вот в начале 99-го пригласил меня Игорь Леонидович на дачу Окуджавы в Переделкино – почитать стихов вместе с его студентами. Я и сам тогда еще учился в «Лите» на заочном, только у Владимира Ивановича Фирсова – мастера легендарного, но не относящегося к тусовке «демократической».
В принципе, было интересно. Я впервые услышал со сцены светлого отморозка Лёшу Рафиева, тонкого и мудрого Славу Харченко, очаровательную Машу Ватутину, гениально-женственную Олю Журавлёву. Только вот, как-то не к месту и неведомо зачем в перерывах между стихами возникла тема гражданской позиции, кто-то вспомнил, что в октябре 93-го Булат Окуджава тоже подписал воззвание российских интеллигентов к Ельцину, фактически оправдавшее расстрел Белого дома.
Уж не знаю почему, но Волгин пригласил меня к микрофону последним. Поскольку в музее было не топлено, я согревался традиционно – из фляжечки и к концу вечера досогревался до эпатажа. Вместо заготовленных дифирамбов великому барду и стихов о любви я сказал, что поэт, полвека считавшийся совестью нации, на закате своих дней перечеркнул всю свою жизнь, подписав расстрельный список. Процитировал Есенина:
«Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам»
И прочел стихи про Белый дом, смысл которых можно свести к двум строчкам:
«Ни денег нету, ни свободы.
Что ж мы наделали, уроды?»
За это меня и записали в фашисты.
В фанерном домике было холодно, водка выветрилась, но от горячего чая отказался брезгливо. Вместе с Димкой Лузановым и Танькой почапал к платформе с чувством какой-то поганости на душе. В палатке накупил водки, чтобы согреться, а тут Волгинские семинаристы подтянулись и мы устроили на платформе другой, настоящий перформанс-платформанс. Даже пару электричек пропустили.
И все же мне было противно. Ну зачем я полез со своим уставом в чужой монастырь?
А в сентябре того же года мы проводили «Первый московский международный фестиваль поэтов». Одной из концертных площадок был Дом Окуджавы. Я, как добрый директор фестиваля, выдал хранительнице музея денег на фуршет и сказал, что отчитываться не надо.
Будто и не было того «фашиста», а стал «добрым другом музея», который всегда может рассчитывать на «нашу поддержку» и вообще «желанный гость».
От таких двойных стандартов мне стало противней вдвойне. Уж лучше бы я оставался «фашистом».
Если пороть уже поздно
"И эти люди запрещают мне ковыряться в носу?"
Вовочка
Недавно в «Фейсбуке» появилась фотография Вероники Долиной, стоящей под иконой в православном храме и в майке «свободу Пусси Райот». Снято в Париже во время концерта. Ей бы еще в Израиле зайти в синагогу в майке «Аллах акбар».
В 1986-м я впервые увидел Веронику Долину на бардовском концерте в Парке культуры. Там выступали мои друзья, поэтому и я, юнкор радио «Ровесники», впервые был допущен за сцену – в творческое закулисье. Мы говорили о чем-то добром и светлом. Пятнадцатилетний подросток, а даже влюбился в нее – многодетную маму, которая казалась мне эталоном настоящей мудрой и талантливой женщины.
А теперь вот думаю. Чему же она учила своих детей? Или своих она все же учила разумному-доброму-вечному, а на старости лет с чужими детьми можно говорить иначе? Либо снова двойные стандарты, либо с возрастом у бардов иммунитет к детским болезням слабеет.
Когда в детском садике начинается ветрянка, объявляется карантин. Как правило это не помогает и большинство ветрянкой болеет. Родители деткам мажут прыщики зеленкой и говорят: «Не чеши!»
Особо шелудивым надевают на ночь варежки. Ветрянка быстро проходит, и у нормальных родителей детки вырастают красивыми, без оспин на лице и теле. Это знают все – специального образования не требуется.
Деятели культуры этого не знают. Не просто хотят снять варежки с шелудивых недорослей, так еще и выставляют вирусные болячки на всеобщее обозрение, приговаривая «уси-пуси».
Если диагноз поставлен, значит должен быть карантин. Тем более, что сатанизм – не ветрянка, даже кровавые прививки больше ста лет не действуют. Видимо, вирус мутирует.
А может быть, просто они вслед за своим гуру Булатом Окуджавой, готовы на все, лишь бы остаться в потоке модных протестных тенденций в искусстве?
Почём ваши принципы?
"Я прощаю другим только то, что могу простить себе"
Атос
Живет в Пензе мудрый философ и ресторатор Валерий Сафронов. Кто бы ни приехал в Пензу на гастроли обязательно ужинает у него в «Доме книголюба». Как-то в беседе он мне сказал:
- Присмотрись, кто громче всех кричит про Ходорковского, про Болотную, про Пусси-райот? Забытые всеми деятели культуры. Они хоть так хотят напомнить о себе.
Ну, да. В этой вечно протестующей орущей своре сплошь неудачники – старые и молодые. Старые - вчерашние кумиры, вышедшие в тираж, потерявшие аудиторию, пережившие творческий климакс. И молодые бездарности – творческие импотенты, мечтающие хоть так, хоть на любой волне заявить о себе. Одни уже не могут ничего создать, а другие, как мулы – отродясь бесплодны.
Столичная элита давно и безнадежно больна моральным СПИДом. Совесть – единственный нравственный иммунитет образованного человека – уничтожена монетизацией культуры. Страсть к протестам стала слепой и повальной. Воры становятся меценатами, вандалы – борцами с властью.
И все ради гранта или упоминания в СМИ?
Я уезжаю в глубинку, где воздух намного чище и здоровее, где нет маргиналов, ибо они все давно убежали в Москву, где больше денег, где больше дерьма, больше шансов. Только в провинции можно найти лечение для души. И там, в неторопливой Пензе, в городе чистого русского языка, сидя за чаем с добрым философом-ресторатором как-то со страхом думается о необходимости возвращаться в Москву. Оттуда мой город , родной и любимый кажется большим лепрозорием.
Страшно.