БУМАЖНАЯ ПЬЕСА НАЧАЛАСЬ С ПОЭМЫ ПРИКОСНОВЕНИЙ
Поэма Прикосновений зародилась на остановке
Имени именитого имени.
Причем в такой обстановке,
Где и мухам не родиться. Пни меня,
Если вру. Снег – гречневой кашей.
Его лопатами едят куртки оранжевые.
На руках отца – девочка. Назовем ее Маша.
Отца назовем Ибрагим, мать – Ерь.
Маша целует Ерь, Ерь целует Ибрагима…
Автобус трогается, и необратимо
Поэма Касаний во мне теперь.
Я убиваю глаза –
Нет их.
Я убиваю уши –
Нет их.
Я убиваю язык –
Нет его.
Я читаю поэму прикосновений.
Напрасно зовешь –
Я не слышу.
Напрасно стоишь –
Я не вижу.
Напрасно мне хлеб подаешь –
Он сейчас не вкусней удобрений.
Прикоснись к моей коже.
Мы сейчас на столетья моложе.
Мы – лягушки целебной воды,
Антарктиды полярные льды.
Шесть миллиардов
Половых актов.
Пять миллионов
Криков и стонов.
Несколько сотен
Красных полотен.
Пара десятков
Горьких осадков,
Но в каждом – единство
Страсти и свинства,
Радость отцовства
И боль материнства.
Раздвигается черный портал -
Табурет, унитаз, пьедестал.
Они движутся строго по кругу.
Гаутама – скрипач из оркестра
К Прометею приводит Гефеста
И берет его дряхлую руку.
Прометей:
Я
Я
Я
Я
Я
Я
Я
Я
Я
Реликт!
«Не убий, не обуй, не убей».
Это после. Не он произносит.
Прометея берут и уносят.
Разговор двух богов, подслушанный в лифте:
- Что ты видишь?
- Ничего.
- Что ты слышишь?
- Тебя!
- А теперь? (убивая себя)
- Ничего.
- Что ты хочешь сказать?
- Повинуйтеся мне!
- А теперь? (…)
- Ничего.
- Что ты чувствуешь?
- Холод. Ноги в сугробе стоят.
- То костер под тобой.
Будь внимательней, брат!
Бабочки зимуют в сугробе, нанесенные черной краской
Широкими мазками на преющую мешковину,
Когда в ней подолгу, до декабря лежат помидоры.
Когда о них вспоминают и заносят мешковину в дом,
Томатный лед распадается на половины –
Дремучий холод и кровь, заливающую коридоры.
Хозяйка бабочек и ржавой панцирной кровати
Дрожит как пружина под изношенной робой.
Кто отыщет ее под сугробом?
Заходит фрак. Заносит мрак.
Зажим губы. Встает на кубы.
Берет вилку и ложку
Окрошку ему! Окрошку!
Ложка – черпак. Вилка - вилы.
Бабочка молится – «Господи,
Милого отведи,
Дай силы…»
А к вилам и черпаку
Веревки привязаны… не могу!
И тянутся жирными червяками
К ее обескровленным рукам. И
Сковывают движенья.
Меняется освещенье.
Меняется внутренний ритм.
И людям, однажды побитым ,
Униженным и оскорбленным,
Как матрицам пораженным
Приходят целебные биты.
- Я ухожу…
Прожектор гудит – жжжжуууууу….
Медлит машина разума.
Поэтому в воздухе - пауза.
И тут оголяет зуб!
Прыжок! Шакал! На куб!
В руках его крестовина –
Иди ко мне, половина!
Меси коммунальное тесто –
Невеста,
Знай свое место!
Жена! На тебе! На!
Ревет, кричит, по полу тащится.
Где оно, счастье-то?
А он с высоты таращится -
Знай как артачиться!
Рванул на себя. Звук.
Веревки слетели с рук.
Полное затемнение.
Меняем и свет и мнение…
Я не любил до двенадцати лет оливки,
Жареный лук и, пожалуй, еще – целоваться.
Актеры, за все не доигранные отрывки -
Вам с судьбою играться
и бумагою рваться.
И как ни сиял бы ваш гений,
Такова Связь –
Бумажная пьеса
Началась
С поэмы прикосновений.