Легенды и мифы Древней Люсинды. МОСТ прод. 6

                *(эта  часть включает отредактированную главу "Витландия",  которая  частично  публиковалась  раньше)               

-Тур ми на пурки то
Ле симфо -ннния!
Санта Лю -у Чи - айя!
Санта ЛЛюччия!!!!-

       Он стоял на учительском столе с подснежниками в руке и пел-орал-кричал отнюдь не голосом Робертино Лоретти!  ”Санта Лючия” в столь непереводимом эксклюзивном  варианте, урезанная до припева, как заезженная пластинка, меняя тональность по несколько раз, настырно пыталась овладеть пространством  класса.  Певец навинчивал очередной круг – старался…  Он ”пел”, поспорив!  Она, тоже поспорив, - не обращала внимания на вечного Воздыхателя.  Выясняли свои  отношения  Витька и Витёк - два закадычных дружка, влюблённые в одну и ту  же девочку вот уже какой год.
        Зрители и сочувствующие, уже изрядно привыкшие к концертам и цирковым номерам мальчишек, хохоча и улыбаясь, ожидали развязки очередного героического наскока - бравый Витька завоёвывал Люську, пронизывая  её насквозь своими голубыми глазами, которые уже много лет неотступно сопровождали девчонку везде! В классе резко все умолкли, но Витька не унимался, хотя прекрасно понимал:  Учитель уже здесь. Но постепенно опять стали расползаться хихиканья и  гам. Наконец, раздался зычный голос Директора, от которого Витька  даже вздрогнул, но тут же овладел собой.

- Ну и шо  цэ такЭ? - Директор, как и многие  в  этих  краях, частенько говорил  «на суржике», хотя возглавлял  школу с преподаванием на русском языке. Он был бывшим моряком, Героем, прошедшим войну  на  флоте. Строгий, но добрейшей души человек, заслуживший непререкаемый авторитет у всех вокруг. Есть такое замечательное понятие на все  времена - и для войны, и для мира - Батя! Батя - это звание только для настоящих мужиков! И стар, и млад -  всегда распознают, понимают и чтут таких людей. И таким    врать  - невозможно!

- Ну, повторяю….Шо за “галиматня”?-
“ГалимаТня” - это тоже излюбленное слово директора.  Про так называемую таинственную для детей ”галиматню” он мог спросить кого  угодно,  любого проштрафившегося ученика и , как  оказалось, учителей на педсовете. Но даже те, кто знали, какое слово подразумевал Директор, - не оспаривали его  звучания и смысла!
- Можэ зняты с пьедысталу тэбэ?-
- Не нужно, Мыкола Гаврилович! Я - сам!- Витька спрыгнул на пол.
- Ты мэни смысл скажи…- Николай Гаврилович неожиданно  вспоминал русский язык.- Во всём  должен быть смысл !  - Но потом опять  переходил на свой говор.-Можэ в  хор  запысать тэбэ?-
- Не надо меня в хор! У меня слуха нет!-
-А!  Нет слуха? Значит, ты понимаешь это? Так шо ж ты   горланишь,  дытына-бидолага? -
- Я пою «Санта Лючия»…-
    Витька не  договорил, из дальнего  угла донеслось:
- Он поспорил, что споёт и поцелует Люську!  …-

  Директор  прервал ехидное сообщение:
- Нэ надо холуйских доносов! Бэз сэксотов розбэрэмось! -
  Витька стоял и бил букетиком по своей ноге.
- Значит, в хор…-
- Не нужно. Я петь не люблю и не могу.-
- Хиба? А Ободзинского хто горлопаныв? ”Эти глаза напротив-чайного цвета” Я шо спав вчора? Я бачыв сон?-
- Нет, это я  пел! -
- Пел? Нет! Так свынятко недоризанэ вэрэщить! - Николай Гаврилович опять вспомнил русский язык.-Ты что же всё в посмешище сам превращаешь? А о ней ты  думаешь, что все смеются  и  со времен твоего плаванья в корыте дразнят Ассолью..-
- Разве Ассоль-это  дразнилка?-
- Ладно, дружище, зайдешь ко мне после уроков - поболтаем, как мужик с мужиком! Ты вот не на стол запрыгивай, то - не великий подвиг! Дров наруби, угля натаскай -  у них ведь нет, как у нас  с тобой, ванны и горячих батарей. А ты со своими серенадами на виду  у всех. Да еще и на спор… Шо ты трэнькы клоунськи  розводыш? Яка цэ любов?-
   - Вот-вот! - Раздался строгий женский голос, вернувший всех в необходимость встать ровно и ответить на приветствие учительницы по математике. - Кому нужен твой букет?-
- Мне нравится…этот букет…- Люська, вся покрасневшая и сама не ожидавшая от себя такой смелости, но подгоняемая желанием подбодрить Витьку, раздвигая ряды одноклассников, пошла к учительскому столу. В классе воцарилась тишина. Было слышно только жужжание ламп дневного  света. И ей казалось, что сердце стучит громче цоканья низеньких каблучков с металлическими набойками. Витька окаменел от неожиданности. И ей пришлось чуть ли не выковыривать букетик, вросший в его руку.
  - Спасибо, Витя! - Она прильнула так стремительно к его щеке, не успев  подумать и понять, что её действия были вызовом и протестом…И  тут же рванулась обратно - к своей предпоследней парте у окна.

- Во! Доплавался, наконец! Витька  выиграл! - раздался ехидный голос.
- А ну-ка! Тишина! Все - сели! А ты, жених, давай-ка к доске!-
  Директор молчал. Анна Фёдоровна была, явно, не в духе! Витька в два прыжка достиг своего портфеля, достал Дневник, раскрыл и поднёс нелюбимой учительнице.
- Положи на стол. И бери мел..-
- Не нужно мел… Сразу ставьте двойку…  И баста!-
- Вы посмотрите, какой герой! Бери мел, и записывай задание! Вот пусть все и посмотрят, на что ты способен на деле, что  ты дома выучил! -
- Ничего не выучил! Ставьте  двойку! Отвечать всё равно не  буду! -
  Аннушка, встретясь глазами с директором, передумала дальше пытать жертву и с великим нескрываемым ожесточением   вдавила в Дневник жирный кол, поставив в скобках расшифровку:”ЕДИНИЦА”- огромными буквами, чтобы никто и никогда не смог изменить её оценки.

     Директор собрался уходить.
- Анна Фёдоровна! Я хочу забрать у Вас с урока   виновницу  торжества! Вы не против? Нужно решить вопрос, как они будут жить, пока не начислена пенсия на отца. Я всё сам потом улажу - она пока несколько  дней в школу  ходить не будет.-

- Да, конечно, Николай Гаврилович! Задания потом возьмёшь у Оли, - обратилась  учительница к девчонке, спешно собирающей портфель. - Вы ведь соседи, если я не ошибаюсь?-
- Да. Спасибо. До свидания.-

     И Люська пошла на выход, к директору, не пряча букетика, увидев счастливое Витькино лицо.
- И ты, Захаренко, нэ забудь, зайды до мэнэ писля урокив. - Директор быстро сделал знакомый жест рукой, чтобы дети не вставали, а продолжали урок, не прощаясь с ним..

                -2-

       В кабинете у директора было очень красиво, торжественно, хотя это была маленькая вытянутая комната с длиннющим столом. Но там были красивые бархатные тяжелые занавески,  на  столе - такая же скатерть с бахромой, которую теперь везде пацаны, насмотревшись новых фильмов об индейцах, выпарывали и пришивали  безвкусными лампасами  сбоку  и  снизу! Поэтому директорская целая скатерть - впечатляла! У окна стоял огромный белый бюст Ленина. Получалось, что Вождь возвышался над головой сидящего Директора - это тоже всегда производило  сильное  впечатление   на  маленьких детей, приученных с детства к мысли, что Ленин - самый человечный человек! Да и вообще, везде на стенах школы было развешено много  картин и портретов, где главным лицом был  пролетарский Вождь. Детский портрет маленького кудрявого Володи с огромным лбом должен был призывать всех детей  быть такими, как Ленин.

- Ты здесь посиди одна немного. Я скоро вернусь. - сказал директор.
- Николай Гаврилович! А можно  для букетика воды? Смотрите, он совсем замучился, я его и домой живым не донесу! –

     Директор взял граненый стакан, который всегда стоял рядом с графином, наполненным водой, и налил в него воды.

- Вот, давай в этот стакан - пусть напьются твои квиточки...-

     И он вышел, оставив Люсю в полумраке зимней комнаты, окна которой выходили во внутренний дворик школы, куда свет почти не пробивался в осенне-зимние времена. Она так и сидела в полумраке, уставившись на поникшие  цветочки,  и, конечно же, думала о двух враждующих Викторах, которых давно все называли не иначе, как Витька и Витёк.

      Витьку Люська знала давным-давно. Они вместе ходили в детский сад, сидели за одним столиком, спали рядышком. Он был всегда толстяком - уже тогда, в раннем возрасте у него были серьёзные проблемы с сердцем, но никто над этим серьёзно не задумывался. Никто не знал, как мало отпущено этому человеку земной жизнии, что его сердца не хватит на долгий срок. Но хлопец этот, будто знал и спешил жить, и его желания опережали его время. Он влюбился в Люську с первого взгляда - со всей своей детской непосредственностью, смешно, неистово, раструбив о своем скороспелом чувстве всему миру, чем очень забавлял  всех детей,  но  восстанавливал против себя взрослых  хулиганским поведением, плохой успеваемостью  и   неординарными выходками.
     Витька всегда мешал спать детям в группе, и глупая няня ставила его в наказание   на стул,заставляя снимать трусы, чтобы ему было стыдно.

- Ну, и чего ты лыбишься, нахал? Вы смотрите, дети, поганому выду - нэма стыду!-Каждый раз она  повторяла менторским тоном свои осуждения.
     Но Витька был счастлив тем, что обращал  на себя внимание. Он, нисколько не смущаясь, изображал беззаботного амурчика с плафона.  Стоя на стуле забавной живой скульптуркой из древнего Дворца, он  не  тяготился такой  участи.  Как только нянька отходила по делам  в соседнюю комнату, умывальник или подсобки, он тут же начинал сладостно шипеть:
- Ллюссськка! Посмотри на меня! - она, не открывая глаз, шипела в ответ, как можно тише, чтобы не угодить на второй стул, лишившись в наказание трусов.
- Я - не Люська! Люська   на базаре семечками торгует!- повторяла она фразу, услышанную у взрослых.
Витька не унимался:
- Ллюсяйка! Ну посмотри, ну пожалуйста...-
Ей надоедала его зазывность, а еще больше пугала перспектива общения с фурией-нянькой, и она спешно отрывала голову от подушки, словно бросая кость собаке, чеканила высокомерно:
-  Ни-че-го красивого не вижу! -
- Хочешь, я буду смотреть?- вмешивалась соседка Светка с другой стороны.
- Ччё зыришь?-  тут же грубил Витька,- спи! А то сейчас нажалуюсь на  тебя! -
- А я на тебя, - отбивалась бойкая Светка.
     Через какое-то мгновение опять всё повторялось слово в слово, Витька не успокаивался, пока не получал мокрой  тряпкой или полотенцем. Его удаляли в кладовку или на холодный кафель - босиком в туалет. Иногда у него спрашивали:
- Будешь еще детям мешать спать?-
- Нет! -
- Что нужно сказать, чтобы быть прощенным?-
- Простите, я больше не буду, - весело  шпарил заученный текст неунывающий сорванец.
- Никогда-никогда?-
- Никогда в жизни! -
- Иди! Ложись, и  закрой рот!-

                * * *

       Время шло. Жизнь менялась. Один раз в году Люська уезжала погостить "у богатой и знатной" родни, как это всегда  подчёркивали все вокруг, не желая понимать, какие раны наносятся ребенку разрывом с любимым Дедушкой, с тем аристократическим рассадником, как называла мама всё, что было связано с луцким особняком, укладом того дома, где родилась девочка, впитав на всю остальную жизнь тот воздух, тот Дух.  И борьба двух потоков крови затягивала в омут родового проклятья, растянувшегося на несколько поколений. Началась жизнь -  нищета и безотцовщина с двумя братьями, часто без присмотра взрослых, когда среди ночи очередная"Скорая" увозила мать в больницу, а взрослые никак не могли поделить между собой детей. Словно машина времени перебросила маленькую девочку во взрослость - не по годам , и уже тогда наградила дитя счастливым прошлым, как будто этот человек прожил когда-то давно совсем иную светлую жизнь - в любви, заботе, роскоши, там , где остались праздники, подарки, полная зала гостей, красивые женщины с прическами в дорогих платьях, среди звона хрусталя, среди ковров, среди огромного сада, в котором была отдельная планета Маленькой принцессы Люсеньки! Девочка ясно помнила и знала, что совсем недавно всё это было,  а потом взрослые всё взяли и переменили, не спросив у неё, хочет ли, может ли она так жить, как жила в последние годы. Младший братишка, к счастью, помнил намного меньше. И переживал всё без  особых воспоминаний. Старший, чётко переняв ненависть бедной родни к богатой, снискал любовь матери, которая часто испытывала муки, видя, что дочь её пошла в другую породу. Ревность несчастной больной женщины разрасталась с каждой бедой, лишением, с каждой новой чертой, вырисовывавшей из девочки ненавистного  уже  бывшего  муженька.  С  каждой новой прочитанной книгой   ребёнок   удалялся   в недосягаемые миры, отчуждение нарастало...

     Витька хорошо знал, как и где раньше жила Люська - по посёлку, отделенному от Кременчуга бездорожьем, грязью и неустроенностью комсомольской стройки, все сплетни и новости распространялись быстро и обрастали новыми событиями. Ещё  хорошо помнили, что отец её работал в редакции, в школе были учителя,  которые учились у её бабушки в институте. Но главное, все знали о настоящем герое - необыкновенном дедушке, который командовал полком, освобождая великий  город Ленинград от Блокады. Лениград и Блокада  - были среди священных слов!  Там было столько величия, там была такая непостижимая тайна, и Люська мечтала побыстрее вырасти и уехать в этот чудесный  город, в котором люди находят счастье…

     Витька всегда копил конфеты. Он собирал, а потом дарил Люське коллекции фантиков, спичечные этикетки, камешки и разноцветные стёклышки, которые  они в играх с детства называли драгоценностями, наблюдая, как стекляшки, выложенные на столе для домино,- переливались на солнце. Конечно же, периодически наступал момент, когда Витька требовал  благодарности, и не какой-нибудь на словах, а в виде поцелуев.
- Ну,  давай, поцелуемся!-
- Не хочу! И не умею!-
- Зато я умею!-
- Откуда?-
- В кино видел!-
- Эка невидаль! В кино и я видела! Это всё  - кино и неправда! -
- Я и без кино целовался!-
- Ты? Врёшь!-
- Спроси у Светки!-
- Ты целовался со Светкой???  Фу, какая гадость! Да я знать тебя больше не желаю!!!-
  Витька изгонялся с позором.. Люська ходила, гордо неся своё красивое личико, даже не желая смотреть в его сторону! Но проходило время. И с каждым новым днём Витька приближался на несколько новых шагов - то идёт следом по другой стороне улицы на удалении,  то выглядывает из-за угла дома, то перебирается в кусты, то садится на соседнюю лавочку, наконец, перебирается на караул - в подъезд...
- Хочешь конфет?-
- Не хочу!-
- Врёшь! Хочешь! По глазам - видно!-
- Что тебе по глазам видно?-
- Что конфет хочешь!-
- Хотеть - не вредно! -
- Смотри, я специально для тебя собирал! Смотри, какой здесь фантик будет!-
-Так предателей вербуют! Предлагают им красивую жизнь, а потом   тайны выведывают! -
- Дура ты! Хоть и умная! Какие тайны мне от тебя нужны? Я мирюсь с тобой! Это -знак доброй воли!-
- Откуда?-
- Что откуда?-
- Ну, такая красивая формулировка -  знак доброй воли! Красиво как звучит!-
- Кино про индейцев нужно смотреть, а не ваши бабские индийские слезоточивые "Ой-йё-ё-ё-ё-  йё!" Ну, давай  конфетами  мир  скрепим!-
- Ну давай!..-

        Когда  конфеты съедались, Витька начинал  лезть обниматься.
- Что?Мы так не договаривались!-
- Да зачем договариваться? Вот на "Паску" все целуются - ходят и целуются! Да еще по три раза! - Витька не унимался.
- На "Паску"! А "Паска" была весной! А сейчас - лето! И Христос еще не воскрес! Нужно ждать до следующей весны!- и Люська зажимала покрепче конфеты, которые оставляла всегда и для младшего любимого брата.
- Так   и что, по -твоему, только весной-то и можно целоваться?-
- Выходит так...- смеялась подруга,  видя, как  Витька сердится.
- За что тебе Нина Моисеевна пятёрки ставила? Ты всё-таки дура! Вон - парочки влюблённые ходят и каждый вечер целуются!   У меня отец с матерью по ночам целуются! Я такое тебе расскажу, что я видел - упадёшь сразу! Я ночью наблюдал...-
- Ты подглядывал за своими папой и мамой, как поганый шпион?- Но  она  быстро  вспоминала, как  с  детства любила  слушать  разговоры  взрослых – самое интересное, казалось,  происходило -  за  закрытой  дверью,  откуда  пробивался  волшебный  луч  света,  не  дающий  спокойно  спать,  когда  детское  время  закончилось.
- Слушай, ты, героическая внучка героического деда! Что тебе всё шпионы мерещатся? Какой я шпион? Меня они шумом и разбудили сами..Я  проснулся...а потом притворялся, что сплю...-
- ПРА-ттив-нАА! Мне никогда не разрешали шпионить за взрослыми  глубокой ночью… Говорили,  что  только плохие дети это делают! Ты хочешь быть плохим? Мне что-то  не хочется  быть  плохой…-
  Витька молчал, надувшись. Видно было, что плохим он  тожебыть не желает, но и отказываться от обладания своими маленькими новыми тайнами  вовсе не намерен!
  И опять они не разговаривали долго. Он ходил молча. Она ходила молча, хотя очень скучала, но гордо выдерживала все традиционные сроки!  Витька выслеживал, выглядывал, подглядывал, иногда так раздражая её, что она сама начинала  гнаться  за ним.
- Что тебе нужно? Что смотришь?-
- Ничего... Просто смотрю... Есть глаза - и смотрю!...Хочешь конфету?-
- У тебя закончатся когда-нибудь конфеты? Зачем ты дразнишь голодного человека? Это  -  не  благородно! Меня так учили, когда у меня всё было,- не выставлять напоказ своего благополучия и не хвастать!-
-Я  не  дразню! Я предлагаю тебе - своей подруге - конфету! При чём  здесь  дразню?  На гордых воду возят! Так говорит моя мама!-
- Если бы я была гордой, я бы никогда у тебя не  брала конфеты..-
- Вот и правильно! Угощайся! От души!-
- И что опять будешь с поцелуями лезть? Вот скажи, почему Витёк - культурный и воспитанный? Он никогда не предлагает девочкам таких  глупостей, как ты!-
- Витёк твой-тоже  умный дурак! Но я-то знаю, что он тоже мечтает с тобой целоваться!  Он вообще хочет на тебе жениться! А мне что? Смотреть на всё это безобразие? Я первый с тобой познакомился - мы спали с тобой на соседних кроватях! И ты меня уже голого видела!-
- Да  тебя все голого видели!  Молчал бы уже об этом! -
- Зачем молчать?Вон мамка говорит: "Что естественно-то небезобразно!-
- Так и говорит? Тебе прямо так и говорит твоя мама?-
-А что тут такого? Ты не читала про Миклуху Маклаева - там голыми  ходили и всем было  хорошо и не жарко! Так  мои  родители  говорят -
- И при чём здесь жарко? А стыд?  А  моя  Бабушка  говорит, что мы все стали без стыда! А от этого люди - портятся! -
- Совсем я не порчусь! Но мне твой стыд совсем не нужен! Предрассудки! Вот подрастёшь - поймёшь! От  твоего стыда  -  одни  проблемы!-
- Мы сейчас опять с тобой поссоримся!-
-Нет! Не нужно! Всё! Вот конфеты - давай лучше есть! Жизнь будет слаще! Так мать моя говорит! Всегда нужно есть  конфеты и  шоколад!-
- Без поцелуев..-
- Да подавись ты своими поцелуями! Не буду больше просить! Сама еще  захочешь!-
- Я?-
- А кто же? Куда ты денешься? Еще как захочешь!-
-Ой, насмешил! Беру разгон с киевской Бесарабки!-
-Ты хоть была там ?-
- Где?-
- На киевской Бесарабке?-
- Какая разница? Все так говорят...-
- Все! А еще отличница! А вдруг это срамной   дом с красными фонарями?-
- Что?-
- Пошутил я! Мой  отец  так шутить  любит… Ешь конфету! А то Днепр скорее высохнет, чем тебя уломать!-
- А не надо меня уламывать...-
- Всё! Не буду! Хорошо...Хочешь, в кино по знакомству проведу? Не через дырку! А в "Аврору",  как белые люди пойдём? Можешь бантики завязать! Нет, лучше хочешь, мамкину сумочку белую на один вечер подарю?-
-В кино - хочу. Сумочку - не хочу! Тем более мамкину! И потом, кто же дарит на один вечер? Дарят  насовсем! -
- Ты согласна, чтобы я украл? Так засветишься, что  хранишь украденное!-
- Витька. Ну зачем ты шпану из себя изображаешь?-
- А что шпана? Тебе разве "Республика ШкИД" не понравилась?-
- Понравилась! Но это ведь когда было! А какое кино  ты предлагаешь , и где мы денег возьмём?-
-"Алые паруса"! Я уже смотрел! Вот это фильм! Такой красивый! И не черно-белый! И широкоэкранный! Представляешь, море -  на весь  экран! И парусник! А паруса какие! И Капитан на мостике!Вот  это жизнь! Не буду рассказывать - сама увидешь!-
-Да что ты! Цветной да еще и широкоэкранный-это ведь 25 копеек ! У меня   сейчас  есть только три копейки одной монетой-давали на  воду с сиропом, а я не стала пить, а денежку припасла!  А 25 копеек мне два месяца копить, или от "эскимо"по 11 копеек отказаться  в  пользу  кино -
- Я ведь приглашаю! Зачем мне твои деньги? Я уже даже спросил тётю Клаву, и она с тобой разрешила. А мороженое я тебе куплю сливочное по 19. Ну что, согласна?  Обещаю, не бойся! - без поцелуев!  Слово Винетту-Вождя Апачей !Нам поставят  отдельные стульчики сбоку и мы с тобой будем отдельно смотреть - на зависть всем… Ну что, пойдёшь?-
- Пойду...-

                -3-

       Среди изнуряющей жары, наконец-то, пошли дожди -проливные, стихийные, которые всегда радуют и взрослых, и детей. Такие дожди - украшение Полтавщины! Словно обрушится небо, а к утру  всё куда-то бесследно просочится, земля остудит своё раскаленное  чрево  и опять в буйном цветении и плодоношении щедро одарит эти  богатые края.
      Но так получилось, что на круглой, просевшей от времени танцплощадке, заасфальтированной для танцев, образовалось своеобразное озеро, которое не исчезало довольно долго, постоянно пополняясь  после частых   ливней. Это  озеро располагалось напротив Люськиных окон. Из этих окон и она, и братья, и родители, когда еще вся семья была в сборе, часто выглядывали, так как был прекрасный обзор, чтобы смотреть бесплатно фильмы, которые демонстрировали в летнем открытом кинотеатре, обнесённом совсем невысоким  забором, чем и пользовались все в  округе. Кто смотрел, забираясь на многочисленные тополя, кто из окон близко расположенных дву-трёхэтажных домиков. То же самое  с музыкой и концертами - достаточно открыть окна и всё было прекрасно  слышно: поневоле смотрели  и слушали всё  подряд, так как заснуть было невозможно, а  жара заставляла жить с открытыми окнами круглосуточно. Зато уж если потеряешь или забудешь ключ - никаких проблем:  попросишь у любого соседа так называемую "драбыну" - лесенку из  двух жердей с тонюсенькими,  прогибающимися под тяжестью тела, ступенечками. Тот же сосед подержит "драбыну", сопровождая каждый шаг трясущихся ног словами:  "Смотри, не упади! А то шо ж я делать с тобой тоди буду?"  Но за то почувствуешь себя героем, когда влезешь в окно! Да и лестницу сердобольный сосед сам на горбу и уволочёт. Поэтому здесь все знали, где чьё окно и что творится за какой стеной - всё всем было прекрасно слышно.

     Так и проснулась Люська после просмотра очередного двухсерийного фильма поздно, когда уже у всех, как говорила мама, нормальных людей добрая половина всех дел сделана и уже мифический "медведь в окна заглядывает", разгоняя сонь-засонь! Люська проснулась от шума, который доносился с улицы и четко определялся грубым нетерпимым женским базарным криком  и  восторженными героическими возгласами мальчишки:
- Люська! Люська! Смотри!  Алые паруса! Для тебя...-
       Но второй -  раздраженный женский голос под гомерический хохот толпы прерывал и заглушал новоявленного Грэя!
- Грэбы сюды, капитан хренов! Грэбы, тварюка! Папандопала поганый!-
- Не хочу! Не буду! -огрызался Витька.
- Ой! Люська! Хохма какая!  Смотри, жених как постарался! Золотая Рыбка помогла из корыта парусник соорудить! -
- Ну, парень - герой!-
- Давай, кажу, грэбы!  Сюда давай ходу, скотыняка ты!.. Я ж тэбэ въбъю! От только достану! Почэкай! -
- Вот дурак-то,  ухажёр насчастный! И что сейчас будет…  -
- Ну, Хлопец! Драпай! Драпай быстрее! - подзадоривали взрослые прохожие дядьки, явно наслаждаясь зрелищем, понимая, что на берегу  горе-моряка ожидает гневная мать,  сулящая на все лады,  на всех    языках и наречиях  самый тёплый приём самозванцу Артуру Грэю кременчугской закваски!

     Витька, увидев люськину  фигуру в окне, еще активней стал работать единственным убогим веслом, которое и веслом-то называлось лишь потому, что с помощью крышки от посылочного ящика он загребал побольше воды, умудряясь быстро менять  руки, наклоняясь  то вправо, то влево. Он сидел, сжавшись в алюминиевом корыте, лишь ему самому известными секретами закрепив куски пенопласта, что придавало забавный вид этому волшебному  судну. На изогнутые ивовые лозины юный капитан беспорядочно прицепил яркие розовые тряпки, из-за которых, как выяснилось, мать его и разбушевалась. Именно паруса и вызвали неистовый гнев, так как в корыте-то Витька плавал и в раннем детстве - у него с рождения была душа моряка! Но теперь он оставил свою мать  без отреза  красивого ситца, так варварски,  по её убеждениям, без спроса , изодрав его на многочисленные куски, лишь декларативно заявленные как  алые паруса, ибо они даже отдалённо не напоминали тех волшебных Алых парусов, которыми вот  уже неделю восторгались все, выстраиваясь в длинные очереди в кассы за билетами там, где был дополнительный показ нашумевшего фильма, вытесняющего  другие  плановые фильмы из репертуаров кинотеатров и клубов по всему городу. К тому же горе-Артур Грэй был в широченных длинных, чуть ли не до колен, чёрных семейных трусах! Это был единственный наряд на его смешном толстом загорелом теле. Сияющая белобрысая голова выкрикивала, стараясь перекрыть хохот зевак и угрозы матери, составленный романтический текст, который он считал стихами. Но понятно было только несколько слов: Ассоль-Люська! Алые паруса! Счастье!
Вид был сверхромантичный, но Витька не комплексовал - главное, что Принцесса вышла к окнам терема и всё увидела!  Что не расслышит - он потом расскажет. Если выживет… Он, и впрямь, держался настоящим  Героем, так долго и верно продвигавшимся к своей  цели. Кружась на середине танцплощадки, он и не  думал причаливать, а начал распевать непонятную песню, как всегда с непонятным мотивом, потому что его  песни   Люська понимала всегда только по упоминанию популярных слов. Рассвирепевшая мать, ни разу не улыбнувшись, хотя весь народ призывал её посмеяться и порадоваться, как в театре, продолжала оглашать длинный список  угроз, завершавшийся традиционным:
- Гад! Гад! Поганэць! Давай сюды, скотыняка! От лыхо! Цурипопик! От выростыла сыночка-дурныка!  Сказывся от Любви! Баран ты тупый!!! -

- Витька!  Сдавайся сам!  Хуже будет!!!  Не доводи мать! - начинали орать хлопцы, собравшиеся группами,  кучкующиеся на разных сторонах танцевального  круга. Зевак всё прибывало и прибывало. Мать всё причитала, наконец сообразила повернуться в сторону окна  главной виновницы  всех своих бед.
- Ну шо, змия подколодна!  Задурыла мозгы бидному Витьке? Га? Довольна? Зипсувалы всэ!  Бэз плаття бидну жиночку оставылы?-

     Народ смеялся еще больше!
- Ну да , Вы - бедная! Уж Вы-то как обвешиваете на своих конфетах? -
- Ну и черноротая ж ты баба! Закрой хавальник!  На детей набросилась !-
      Назревала самая настоящая "война  на баррикадах". Народу нравится делиться на "красных" и  "белых"!  Всегда найдутся те, которые вспомнят, какие дети стали -не то, что раньше! А теперь - одно бесстыдство!  Прямо, конец света приближается - не чтят дети  родителей! Но на них тут же обрушатся другие, которые припомнят взрослым все их промахи и грехи,  взывая не забывать о своих похождениях  и  вечных  проблемах отцов  и  детей.
      Люська понимала,  что пока она  будет смотреть, Витька будет  петь и кружить и сдаваться не  намерен на глазах  "своей невесты", да и слёзы как-то сами покатили из её глаз. И  она уселась плакать прямо под подоконником, теперь уже на слух,  периодически отвлекаясь от своих обид и воспоминаний, реконструируя баталии на суше и на море. В конце концов нашёлся знакомый Витькиной матери, который внял её воплям и мольбам. Мужик засучил  широкие брючины – благо, мода пошла на "клЁши," -  и пошёл под аплодисменты, рассекая воду, взял Витьку на абордаж,  и под свист и улюлюканье сдал несчастного влюблённого на суд гневной  матери.  Витька держался   героем, под общий хохот упоминались опять  разными голосами - "Витька,Люська,Алые паруса,Ассоль,Грэй"  и чаще всего-"корыто". А  в ушах у Люськи еще долго были  шлепки по голому Витькиному телу и  грохот алюминиевого корыта, которое на всю жизнь останется самым дорогим парусником для нее. Через все испытания , болезни  и лишения по ее Памяти будет плыть восторженный  влюблённый Витька, сердца которого не  хватило на долгую жизнь! Но она  открыла   свою замечательную сказочную страну, дав ей в Его  честь название - Витландия...  Потому что невозможно забыть восторженное довольное Витькино  лицо - с огромным синим бланшем под глазом, сделавшим его еще счастливей,  когда он всё же вырвался через пару дней из-под  домашнего  ареста. Прибежав днём всё в тот  же подъезд и подкараулив Люську,  Витька  протянул ей пригоршню конфет,  весь  расплывшийся в  улыбочке, уже заранее зная её ответ, победно спросил:
- Ну, тебе понравились мои задумки? Правда, КЛАССНО!!!!!!-

                - 4 -

      Вернулся директор. Он принес многоярусно   составленные кастрюльки и миски, наполненные борщом, тушеной капустой, котлетами, гуляшом с картофельным пюре, оладьями с яблочным повидлом - всё это  было туго завязано крест-накрест   в большую ситцевую салфетку.

- Ну, смотри, доця, - тайком наедине он всегда называл любимую ученицу дочкой, запала в душу ему эта  трудолюбивая девочка, оставшаяся с двумя братьями постигать тяготы жизни, - Смотри,  умница, неси  это всё медленно, аккуратно, чтобы не  разлить.  Посуду не мой - принесёшь обратно - потом и вымоешь, если захочешь, но в тёплой  воде. Я предупредил, что у вас  воды нет, что колонка далеко... Здесь  вам троим на два дня еды хватит. Раньше съедите - сразу идите  в столовую, там всё знают, накормят и с собой дадут -

     Потом он опять переходил на другой говор:
-  А от тоби гроши. Ты - дытына хозяйська. Сама  знаешь, що трэба купыть!- И он достал из кошелька одну фиолетово-сиреневую 25-рублёвую купюру, сине-голубые 5-рублёвки и зелёные  трёшки. Это был волшебный сон - столько денег в руках Люськи не было никогда. Николай Гаврилович сразу прочитал её мысли и переживания:
- Вот, смотри, как нужно прятать!  Вот эту скрутим трубочкой... Сложи книгу в обратную сторону. Видишь,  полость образовалась?Вот мы  туда в эти прошивочки и спрячем... Так, а в портфеле давай посмотрим... Вот, тут у  тебя  есть  подкладка - туда давай немного... Ведь никто не  знает, что я тебе денег дал.. И ты не говори никому.... Сначала трать мелкие - трёшки и пятёрки. А за этой  - в  последний момент. Лучше бы, конечно,  чтобы червонцы  были, но мне пока не разменять. Хотя, наверное, сейчас на  перемене лучше-ка я сам  тебе поменяю - не стоит одной купюрой такую сумму иметь. Всё равно ты еще ребёнок, хоть и славный!  А если в интернат вас придётся отправить, то  ты в подол зашей - пригодятся деньги всегда и везде. -

- А что, уже решено?  В интернат всех троих?... Главное - не разлучайте нас. Чтобы мы вместе были... Я за младшего  очень боюсь - он такой впечатлительный,он плачет по ночам.  Всё  ему страх-  страх в двух  шагах  мерещится. Он боится спать один... А, может быть, можно, как раньше, самим... дома? -
- Нет, доця! Раз богатые дедушка с бабушкой в больнице после смерти твоего батька, а ко второй бабушке ты  категорически не хочешь ехать, то что нам  теперь делать? Уже и так дурная слава пошла!  Уже  дело  в гороно рассматривать  будут....малые дети одни  живут... Уж  больно  весело  вы  стали  хулиганить -  с  соседом  воюете… Ведь не война теперь?!... Три месяца пройдут быстро - мать  выпишут .... Вернётесь все на прежние  места... Завтра   родительский комитет и педсовет примут решение... И вы ещё подумайте, может,  поедете всё же в Щорск к материной родне - там  ведь не только  бабушка, а есть и дядька,  и тётка…Так? –

       Директор всем видом показывал, что сам не хочет, чтобы дети уезжали в интернат, ведь он, как никто  другой, лучше  знал, как тяжело будет   именно Люське попасть в ту среду, как резко она  будет выделяться,  что неизбежно ополчит против неё интернатовских детей, живущих по своим особым законам.

- Нет,  Николай Гаврилович! Уж лучше в интернат, чем к этой бабушке. Я уж летом  там натерпелась - там меня не любят, дразнят аристократкой. Там одни проклятья  на мою голову, там я во всём виновата...-

- Ну ладно, решайте сами - ещё есть  время. Но одни без взрослых жить не будете больше... Сейчас, подожди, я еще схожу - перемена большая...-

                * * *
     Люська унеслась воспоминаниями в лето - в последнее посещение бабушки и маминой родни, когда  разыгрался настоящий конфликт между ней, бабушкой и тётей Таней... Бабушка - высушенная, сгорбленная, озлобленная старушка, родившая   двенадцать детей и оставленная своим мужем - бойким дедом  Ильёй,  который поехал посмотреть на внучку Люлю,  познакомиться со свояками, да спутался с молодой домработницей, работавшей в соседней семье. Дед Илья женился на этой молодухе Явдохе,  которая была младше его на двадцать  пять лет. А  бабушка с  тех пор взвалила вину на внучку, которая уже фактом рождения была  виновата перед этой недалёкой несчастной женщиной, не способной  удержать  свой норов и свою ненависть к девочке, которая всем своим нутром всегда была  чужда ей.

       В том же посёлке жила одна из её дочерей - Татьяна, перенявшая все манеры и судьбу своей матери, как и ненависть к племяннице. Как бы ни говорили о зове крови, но  веками были враждующие родственники,  и не всегда имелись объективные причины, а чаще торжествовало то, что называется сердцу - не прикажешь...И детское  сердце тоже всегда  верно выделяло тех, кто любит, и отторгало  тех,  от кого исходил холод и неприятие, какими бы правильными словами не  маскировалась нелюбовь!

     Тётя Тэтяна не стояла  на  учёте у психиатра, но несла  на себе страшную печать пребывания в Германии во время войны. Она была замкнутой, выращивая  внутри много скрываемого негатива.  Она терпела в жизни всё с такой животной покорностью, которую трудно было понять другим. Какое-то  клеймо забитости, неразвитости было на ней, было сверхтолстовское непротивление злу перед сильным, но она отводила душу на племяннице, презирая смелость, ум и красоту девочки.  В своё время тётка  вернулась из Германии с большим опозданием. Она попала в  американскую зону. Все считали её  сгинувшей на чужбине, но однажды ночью она постучала в низенькие  окошки мазанки, и родная мать, приняв её за привидение, не хотела открывать, а  бросилась молиться, не обращая внимания на голос дочери. Пока не отчитала все молитвы, то и не верила, что это не бесовщина, а Тэтяна вернулась "из Нимэччины"..
.
      Она приехала красавицей - успела откормиться на американском пайке, привезла  шелковые, крепдешиновые платья, красивую обувь - трофеи от богатых хозяев. На танцы в селе летом девчата выряжались в шелковые кружевные комбинации, считая это вечерними дорогими платьями, пока не вмешались власти, объяснившие вразумительно и грозно, что нужно  держаться подальше от соблазнов  буржуазного общества!

      У тети Тани была великолепнейшая фигура, белая кожа, очень красивый  чувственный рот -  уколи иголкой и выльется  вишнёвый сок. Глаза -бирюза, волосы – длинные, волнистые, блестяще-черные, брови - не редкие, а пушистым  бордюром, словно под ниточку. Ясные глаза оттеняли густые длинные чернющие ресницы - и верхние, и нижние. На щеке - одна зазывно пикантная  ямочка. Носик -ровненький, чего вообще в роду Свирских ни у кого не  было -аккуратного, ровненького, маленького  носика. И вот  такая красавица додумалась вернуться из Германии в село, после войны, когда мужиков - перестреляли, выкосили, выморили, искалечили..
  Раздолье было на Украине! Красавиц - тьма, а женихи - в земле! И вот приклеился к Тэтяне скуластый, белесо-бесцветный Иван - с размытыми чертами  лица, весь в веснушках - "рудый".
И мать склонила дочь  к браку своим непререкаемым приговором:
- Ничого. От за такым поганым и нэкрасивым ты, доню, будэш красавыцэй на всэ жыття! От твий батько - красавэць, а по бабам таскався. Я дванацять разив рожала, а йому - тилькы гулькы ….-

     Вот так  тётя Таня вышла  замуж с мыслью, что её красота  будет  залогом любви мужа. Но немецкая каторга потом показалась  ей счастливым периодом жизни. Иван напивался до скотского состояния, избивая жену в ревнивом неистовстве до потери сознания! Он словно наказывал её тело - за мраморность и красоту, награждая непроходящими синяками. Но и это - ничто, в сравнении с тем, что он приводил в хату ораву пьяных дружков  и, разрывая в клочья одежду жены, в пьяном угаре хвастал наготой   забитой, покорной женщины,  которая по его  убеждениям ублажала немчуру!
- От яка красота - моя! По праву! Шо хочу -то и зроблю! –

     С какими ублюдками он водился и что там происходило - можно только догадываться. Женщина молчала, не жаловалась, много лет терпела, как животное. И глумители  её  были повязаны круговой порукой, имея для себя развлечение -живую покорную рабыню. Но однажды так напились, дойдя до такого беспредела, что в руках оказался топор и нож-тесак. И сработал инстинкт выживания - Татьяна вырвалась в последнем отчаянном порыве - абсолютно голая, спасая свою жизнь. Пьяницы гонялись  за ней по огородам, благодаря чему всё узнали соседи, вызволившие односельчанку. Так все узнали правду, хотя и в урезанном виде, ибо Татьяна опять отказалась писать заявление в милицию на отца своего ребенка. Она твердила только:
- Якый позор! Якый позор! - она уже хронически была покорно-терпеливой и сносила всё, - Бог терпел, и нам велел. -

      Вот и пришёл промысел божий    в лице родной сестры - феноменальной Надежды, рожденной теми же родителями, выросшей в той же  семье, но совершенно ни на кого  не похожей! Надежда -  по убеждению всех - это явление природы! Не поражаться ею  было просто невозможно! И хотя она  давно уехала жить в Днепропетровск, слава о её героическом  детстве в период войны гуляла из дома в дом, из рассказа  в  рассказ! Ведь эта девочка, жившая в степных краях, где негде было прятаться партизанам, открыто  бросала вызов немцам, отказавшись  выступать перед эсэсовцами, объясняясь смело на немецком  языке. Уже все считали, что 8-летнюю девочку расстреляют или повесят, но её отпустили домой, хотя фашисты любили показательные процессы. Ходила молва, что Надька получила дар от своего отца Ильи, умевшего заговаривая кровь, останавливать любое кровотечение, а значит, она просто загипнотизировала немцев - пересмотрела своими умными глазами! Как бы там ни было, но девчонка через несколько дней вернулась домой, ничего не принеся с  собой, хотя ей предлагали  разные  угощения, изучая загадочную "русскую душу".

      От рождения она была Анастасией, и крестили её как Анастасию. Но так, как её дразнили"Максим-Настя" из-за её мальчишечьего смелого нрава, то она самопереименовалась в Надьки. Надька бросала вызов судьбе, помогала матери прокормить  большую  семью, командовала уличными пацанами. Старый немец, рассказывающий плача о своих  детях, довольно  быстро  научил её разговорному  немецкому. Она прекрасно выезжала на лошади, выполняя разные трюки, перепрыгивала  через шлагбаум перед идущим поездом, за что получала у  изумленных зрителей во все времена разные  гостинцы.  С  дрессированным щенком "Пэсыком"  в поисках хлеба она караулила добрых немцев, и в рассчитанный момент зашвыривала своего визжащего четвероногого  друга через забор на элеватор. Пэсык по команде начинал  художественно выть на луну, да так, что никто не  выдерживал .А она, бегая вокруг часовых, устраивала настоящий спектакль, изображая то горе, то пуская ручьи  слёз, то лопоча всякие немецкие фразы, то выбивала  чечетку, то подсвистывала, вставив пальцы в рот, да так, что получался дуэт с Пэсыком!  В результате ей разрешали пройти - забрать дружка, а она успевала напихать в настоящие  украинские  шаровары зерна, и только  после этого особым свистом  вызывала Пэсыка, который являлся к хозяйке, виляя хвостом. Когда  её разоблачили - опять забрали  в  комендатуру, и опять выпустили – бесчинствовали  только  каратели,  а  постоянно в  поселке  находился  ограниченный  контингент  лениво  скучающих   по Германии вояк, которые   даже  привязались  к  разбитной  девчонке.  ...

                * * *
   Естественно, когда до Надежды, давно жившей в Днепропетровске, дошла молва о жизни сестры,   она, бросив всё, прикатила в Щорск, устроила настоящие разборки с Иваном и "силком"  забрала  сестру, объявив  всем, что  увозит её   в город начинать новую жизнь.

-  На одну силу найдётся  другая...Теперь Иван будет иметь дело только  со мной!..-
Надежда была эдаким облаком в юбке, за ней еще долго сохранялся шлейф, как после самолета на небе. Сопровождая сестру на сборы  вещей, она опять словно  загипнотизировала мужиков - те сидели рядом с поникшим Иваном и  молчали, даже  участкового не понадобилось.

      Очень быстро Иван сник, перестал пить, ходил к калитке дома, где собрались все двоюродные братья-сестры, две тетки и  бабушка Анна. Но ему запрещено было входить во двор. Так он и стоял  жарким летним днём, когда его  увидела Люська, отправленная на лето с братьями в Щорск, пока мама была на курорте в Трускавце.
- Вызовить мэни сыночка! Я прынис черешни и раков! От яки зварэни ракы!-и он поднимал оранжево-красного рака на вытянутую руку и тряс им в воздухе.
  О, как  дети любили и хотели этих раков!  Детвора выглядывала из-за угла мазанки, высовывая головы по очереди на  разных  уровнях, но не выходя из засады. А Иван всё стоял, всё выкрикивал:
- Сынок, выйды до свого батька! Я  тэбэ люблю! Я нэ буду быты бильше -...
В конце концов, дети вынесли свой  детский приговор:
- Пойди, Серёжа,  к отцу! -

     Сергей пошёл. Говорил тихо и недолго, забрал кульки и понёс их в хату - отдать матери.
    На улице был страшный зной, жара, которую называют спэкой. А в древних низеньких, въехавших в землю глиняных мазанках, так  сумрачно и прохладно -детвора пошла следом  за братом. Бабушка лежала,  Надежда расчесывала длинные волосы  сестры, "примеряя" ей различные прически для новой  жизни в большом городе, где Татьяна  должна  будет  по  замыслу догонять время!
- Ось… Батько пэрэдал черешню и вареных раков...-
Сергей не закончил предложения, а в хате сразу стало душно - в  воздухе  запахло не грозой, а смерчем!..
-ШШШто? И ты взял?  У этого фашиста?  У этого гада, который столько лет издевался над  твоей матерью? -
- Оцэ ты... як Иуда...- громко проговорила бабушка.
- Вот-вот за чечевичную похлёбку променял...- тетя Надя встретилась глазами с Люськой, и, словно прочитав мысли племянницы, замолчала, не договорив.
- Ты дывы, як вона на тэбэ дывыться? - злобно процедила тётя Таня .
Люська метнула взгляд  в её сторону, уже предчувствуя,  что  сейчас разразится скандал, который давно  уже  витал  вокруг, и нужен  был только повод.
- О! Як зыркнула!  Аристократка наша! Як ворожина своими черными татарскими глазами! -
     Тётя Таня с некоторых пор дорвалась до свободы слова и, как самка, отводившая опасность от своего  детеныша, решила перевести все стрелки на племянницу, а Сергей - её сын - стоял и плакал, прижимая кульки с отцовскими  подарками.
.
- Ну и шо ты так  дывышься?- не  унималась тетя Таня.
- Я - не татарка... У  меня -  украинские глаза… А если бы и  была...-
- Ты як со старшими разговариваешь? Мало тэбэ маты твоя была? -
И в этот момент Люська   опять  выпустила  наружу  всё,  что  долго  копилось  и  должно  было  вырваться, как  горячий пар.
- Это Вас мало бил дядька Иван!  Потому что Вы не возненавидели власть сильного над  слабым! -
-ШШШттто?- несколько голосов одновременно задали один и тот же вопрос…
                - 5 -

  - Тётя Надя! Вам можно было брать еду  у немцев во  время войны? А почему Серёже нельзя было взять этих раков и черешню у своего отца? - Люська не договорила - на неё обрушились проклятья бабушки. И не оставалось ничего лучше, как убежать из хаты, спрятаться  за домом. Там была глухая стена и был уголок - выемка, куда можно было запропаститься. Положение её было катастрофическим,  хотя  она успела  во след, кроме  брани бабушки и тёти Тани, услышать протесты тети Нади -  в защиту племянницы, которую искренне любила:
-...Она - честный бесхитростный ребёнок!...-
- Вона-погана!...-

     Люську трясло. Она стучала зубами. В ней всё рушилось - с таким трудом выращиваемая принудительно любовь к бабушке и тёте, как к несчастным, обделённым существам, которым нужно сострадать, если хочешь быть благородной и милосердной девочкой!  Она то жалела, что наговорила резкостей, то вдруг с озлобленным отчаяньем начинала считать, что бабушка и тётя Таня  -враги до конца дней!

       Время шло. Её никто не искал, не звал, хотя она слышала, как щёлкала "щиколда" на  дверях  в  бабушкину  хату,  как хлопали двери уличного туалета... Обреченно успокоившись,  утрамбовав себя изнутри  с усилиями зрелого человека, заблудившегося во времени и принявшего Настоящее, она осмелилась для начала дойти хотя бы  до туалета, осваивая  заново пространство  взорванного мира. Этот скрипучий, расшатанный ветхий туалет всегда был для неё местом пытки - так велик был брезгливый страх провалиться  в дерьмо и унизительно там сгинуть    .   Другого такого страшного места не было нигде. Именно животный страх - до холодного пота! - заставлял её всегда смотреть в эту проклятую дырку... И вот, в  мерзкой жиже  она   увидела гору  черешен и много ярко-оранжево-красных раков! Мухи,  мерзость, говно - и дикое, ничем не останавливаемое слюноотделение! И ужас, и потрясение  от  ощущения поруганной человечности, и, может быть, впервые - глубинное презрительное осознание своей ветхости… Она -  хотела! Хотела раков и черешни! И у неё началась рвота и истерика...

                * * *
      Днём,  в жару разморить может любого человека. И ничего  удивительного, что зайдя в самый дальний угол сада, Люська очень быстро заснула. И  во сне началось длинное  многосерийное кино - и о тех временах, когда еще был папа, когда счастливо жили то на Волыни, то на Кавказе.  То снилось, как на папу прыгнула горная кошка, когда он возвращался с охоты, весь  увешанный куропатками,  как елка в игрушках...  То снилось, как на входе в шлюзы,  когда по узкому водному коридору стал  заходить трёхпалубный корабль, папа поскользнулся на зеленых наслоениях цветущих водорослей и скатился в воду на  глазах   у высыпавших на все палубы  туристов, устроив   переполох .   Тут  же  полетели и спасательные круги, и рыбаки со спинингами и удочками бросились на  помощь,  быстро  вытащив отца  на берег.  У каждой серии был счастливый конец, и  она любила свои  сны,  которые с  раннего  детства были цветными и нескончаемыми, словно по заявкам,  она могла видеть  повторения снов, зависая  в Прошлом  и не принимая  Настоящего.

        Но её счастливое Детство кончилось, а вернее - скоропостижно скончалось, после того, как в Чёрном море утонул папа.  Началась совсем другая жизнь - она впервые ощутила себя своеобразной матрёшкой, когда в огромную разрисованную деревянную игрушку последовательно   прячутся    обрастающие размерами или уменьшенные  в  масштабе  копии.  Так и её - прежнюю и маленькую - вложили вовнутрь, чтобы   извлекать  во снах и воспоминаниях.  Расставляя  многочисленные матрёшки  в одну  шеренгу, Судьба с интересом  и насмешкой должна была наблюдать за разительными переменами в  объёмах  и красках, отыскивая отдалённое сходство во внешности  всех этих Люль, Люсь, Люсинд, Людмил, Милюсь, Люсяек, Люсенек, Лисок....  В сущности, в ней произошёл первый взрыв неимоверной силы, и одна из таких матрёшек  разлетелась на мелкие щепки, которые так и остались внутри - и не выбросить, и не склеить… Так она и вспоминала своё второе семилетие, как отдельные  щепки, хаотично перескакивая с события на  событие, нарушая всякую хронологию.

     Судьба и взрослые дяди и тёти готовили её и братьев к сиротству. Сначала наступила, как шутка, как репетиция, Эра без папы, который был еще живым! Он был жив,  но ходил уже почему-то мимо их  Дома,  даже  не заходя на огонёк! Обычно,  кто-то из троих детей, словно возвращаясь из разведки с передовой, запыхавшись, по-геройски вскрикивал:
- Отец! Отец идёт!...Там Отец -  идёт!-
И все трое кидались, как по команде, к окну, расталкивая друг друга, словно  это  было так важно, кто же  первым всё же  увидит его. Один из детей вопил ,  как  солдатское "Ура!":
- Вон он!  Вон - идёт! -
     И каждый, словно  увидев опасность, трусливо присаживался под подоконник. Через какое-то время, опять же, в разной последовательности, медленно, словно из укрытия, вырастали детские головы и, убедившись, что пространство впереди свободно от  папиного присутствия, подводили  печальный  итог:
- Прошёл мимо! -
     Опять все трое, со смешанными чувствами и облегчения, и разочарования, чтобы убедиться окончательно, уже смелее, для более длительного и внимательного осмотра  высовывались из окна в надежде,  что у кого-то одного  зрение получше... И после этого расходились по своим углам,  замусоривая себя недетскими мыслями. Они  не  были  способны понять того, что  произошло между  родителями,  разрушив  семью,  которой  абсолютно  все  завидовали.

       Самое ужасное ощущение - это понятие "мимо", словно пуля пролетела мимо -какая радость и  облегчение! И сразу же -  горечь упущенного шанса быть приласканной любимым отцом!  Какая пустота!  Уже из  тебя  выгребается это чувство  мужского покровительства, уже  ты раздваиваешься, ничего толком  не понимая. Уже учишься балансировать, как канатоходец.   И уже  бурлит в тебе вражда двух кровей, которые никак не могут поделить твое единственное  русло!

     До определенного момента  Люська жила с  убеждением,  что  человек на  этом свете - вечен! Она, к изумлению всех,  верила в Бога,  в Вечность - в своём детском понимании.просто была  уверена: папа и мама -  это навсегда!  Она любила  их и гордилась ими, они казались самыми  красивыми, счастливыми, талантливыми, особенно когда вся семья по вечерам пела многоголосьем  песни при открытых окнах и раздавлись аплодисменты соседей и слышались выкрики заявок  новых  песен.  Это была   та самая  добрая слава, которая не  делала  хуже, в которой ни  к кому  не было зависти!  Просто счастье семьи песнями  разлеталось по тёмному небу,  усыпанному бесчисленными звёздами!    Её кровать стояла  у окна, и провальность украинской ночи нисколько не  пугала, и тогда не нужно было  закрываться  от Луны в полнолуние,  тогда   было просто не страшно жить.  Потому что были папа и мама!  И над ними, и за ними - было что-то  непостижимое или  Кто-то,    хранящий   всю семью.  Когда маленькая девочка разглядывала иконы, которых  было много  у "бедной - маминой" бабушки, она всегда чувствовала   взгляд - вовнутрь  и обязательно ловила  себя  на мысли, что ей -  стыдно,  что она что-то сделала не так или скрыла….

- Нет, Бог - не шпион!   Он не следит  за мной... Но он всё просто чувствует...-
И в ребенке поселилось внутреннее ощущение необходимости становиться лучше, чище, трудолюбивей.  Её детская совесть честно  трудилась, не  ища  себе оправдания,  и она порицала  искренне свои  шалости, если это не нравилось взрослым.   Пусть не  сразу  всё  получалось,  но желание расти хорошей доброй  девочкой очень занимали её сердце и мысли. Она просила Бога, чтобы не  умирала  мама, которая  уже начала сильно  болеть, и эти страшные приступы мочекаменной болезни иной раз превращали ночи маленького чуткого ребенка  в испытания, так как просыпалась Люля от малейшего стона и поднималась к маме, и полусонная заваривала травки, убирала  рвоту.  Она трепетала и плакала, вымаливая своими детскими словами, чтобы мама не болела, не страдала, не  мучилась.  И в такие  моменты, конечно, она отходила мыслями от отца. Как лодку, её всю переклинивало на  одну сторону - отец словно исчезал из  жизни, и  было непонятно,  почему его  нет рядом со страдающей  матерью,  ведь именно отец больше  всех  учил её на примерах литературы, что человек должен отзываться  на  чужую  беду.

      Началась эпоха нужды. Отношения с богатой роднёй решением  мамы  были прекращены. Взрослые начали сражаться  за  детей, а дети стали постигать новые правила выживания. Мама решила попробовать приобщиться  к натуральному хозяйству. И хотя жили в квартире  без удобств, топили печь, просыпаясь каждое утро в холодной квартире, - она принесла однажды пятьдесят маленьких желтеньких цыплят, которые навалом заполняли посылочный ящик.  Мама   раздобыла  их с большим  трудом, по особому  блату, и очень-очень дешево. И очередные  продовольственные   планы были просто грандиозными - иметь  аж целых пятьдесят огромных  куриц! Какая вкусная  мечта для  мамы, и какое счастье поселилось в бедном и голодном доме: у детей были свои  виды, - это было развлечение! Пятьдесят живых желтеньких игрушек! Дети быстро  забывали о гастрономии.  Какие там куры! Они провидчески понимали,  что эти цыплята никогда не послужат их желудку, а останутся только дивными игрушками,  которые с писком  бегали по всей спальне,  так как это было единственное  тёплое место  в  квартире. Цыплятами играли, словно оловянными солдатиками, их постоянно пересчитывали, гладили.  Если возникало опасение,  что какой-нибудь цыплёнок  замерзал, он  тут же попадал за пазуху и согревался на детском  теле.  Эта забота  о живых  существах повышала  ребячье самомнение,  так как хотелось расти замечательными  детьми.

     Но любые игры заканчиваются. На смену вечеру приходит ночь. И ночью пришлось идти за скорой помощью - телефонов не было. Идти нужно было по  бездорожью, ступать по мосткам, оступившись, можно было провалиться по пояс. Поэтому младшего брата брать с собой нельзя,  а в одиночку - страшно! Одежда не успевала высохнуть, и Люське предстояло идти одной, так как штаны с начесом можно  было просто заменить хлопковыми  чулками, которые крепились резинками, оставляя розовые рубцы на ляжках.

       Но старший брат мужественно натянул на себя мокрую одежду, и они ушли, впустив бездомного пса,  который по их стойкому  убеждению должен  будет сторожить и успокаивать младшего.  Но Шарик быстро сориентировался:  удачно проглотив двух затерявшихся  цыплят, растянулся поперек коридора и счастливо уснул. Маленький Вадик не растерялся, перетянул  с  кровати  на  пол  матрац  с бельём   и разлёгся рядом с Шариком,    тщетно пытаясь  уложить  собаку   на хребет:
- Спи, Шарик, головой  на подушке,  ложись  на  спинку….  Какой ты непослушный! Здесь – чисто,  а пол - грязный! Ну почему  тебе не нравится спать нормально? -
                * * *

     Бригада Скорой помощи увезла больную в больницу, а детей в милицию, дав им немного  времени   на сборы  вещей  и цыплят... Прощание  было  тяжелым,  но  быстрым:  малышей   передали Дежурному,  и  машина,  включив  мигалку,  умчалась  в  ночь.

- О,  какая у нас в милиции "Молодая гвардия"! Давайте знакомиться!-
В считанные минуты в отделении милиции стоял балаган, по кабинету  бегали и гадили желтые  цыплята,  а дети  сидели за огромным столом в окружении взрослых"Дядичек", которые завалили весь  стол  жратвой. Тут же начался импровизированный концерт - дети отвлеклись. Их теперь  уже всем миром отправляли  - к бабушке, куда  было три с половиной  часа  езды, и вызвонив  всех, Дежурный дал команду на погрузку делегации, фанерной коробки с неугомонными цыплятами, продуктовых посылок, спешно собранных в милиции. На милицейской машине  изумленные дети  были  доставлены прямо к автобусу. Сам начальник  автостанции, поздоровавшись с каждым  маленьким  гостем  за  руку, торжественно объявил пассажирам "Икаруса", что автобус  чуть-чуть отклонится от маршрута, чтобы завезти детей к родственникам. Все восприняли это сообщение с сочувствием и пониманием - никто не роптал, не возмущался, а, напротив, спешно стали шелестеть, что-то  искать,  передавая всякие вкусно пахнущие сверточки  и свернутые  купюры  денег. Автобус отъехал, а сияющие  дети, как  герои-космонавты,  счастливо махали руками в окошко полюбившимся милиционерам,  которые таскали их на руках, на плечах, веселили, как  могли, словно своих любимых детей.  Слово "мент"  Люська  узнала  через много-много  лет,  ведь её детство прошло с добрым "дядей Стёпой" из книжки и доброй памятью о тех милиционерах - из той страшной осенней холодной ночи, когда детям помогли не понять,  что их мать - при смерти.

        Как хорошо было жить эти несколько часов в тёплом гудящем автобусе, по которому  опять разбежались  цыплята, который опять был наполнен чистым красивым  детским пением.

     Один  "шофёр"  вёл автобус, а  другой перекваллифицировался в няньки. Слёзы растроганных пассажиров    вдохновляли на новые песни, стихи, и сердобольные люди завидовали маме,  у которой такие славные,  распахнутые, доверчивые дети, словно ручные зверьки,  кушающие с ладони…

                - 6 –


     В тот  момент, когда  остановился  автобус  на    узенькой  сельской  улочке, со  всех  сторон  к  дому  бабушки  потянулись  односельчане – огромный,  буксующий  в  грязи,  он  заинтересовал  и  оживил  местное  население. Водитель  пошел  объяснять    старушке,  что  приехали  её внуки,  что её  дочь  срочно  госпитализирована. Мужчина  сразу  сник,  услышав причитания.
- Ой, лыхо  мэни.  Лыхо! Ироды  прыйихалы -  клятое отродье!-

    Опять  менялась власть,  как  в  кино. Ясно  было,  что  у  детей    будет иная  жизнь,  чем  рисовало  воображение,  когда  детвора распевала  песни  и  читала  стихи. Нескольких  предложений было  достаточно,  чтобы  уяснить, что  бабушка  ненавидела  в  детях  всю  их  родню,  встреча была  настолько  чудовищной,  что  все  пассажиры  растерялись -  старая  сгорбленная,  высушенная   женщина,  поведав,  что  эти  ироды  погубили  её  дочь, даже  не  поцеловав  внуков,  поспешила  обратно в  хату-мазанку  с просевшими  до  земли  окнами.  Во  дворе  распиналась   на  все  лады   кривоногая  собачонка Жулька,  бегающая на  цепи  вдоль  дома,  каждый  раз -  туда  или  обратно,  переворачивая  пустую  алюминиевую  миску,  которая  громко  оповещала  о  своей  пустоте,  отчего  собака  лаяла  всё  громче и нетерпимей.

      Дети  стояли  у  калитки,  прощаясь  с  попутчиками,  которые  сгрудились внутри   у окошек буксующего автобуса,  плюющего  выхлопными  газами. Соседи-односельчане   молча наблюдали  за  происходящим. Младший  брат  в  длиннющем  широком  пальто и  огромной  шапке,  в  которой  просто  утонула  его  голова,  был  похож  на  Филлипка из  детского  рассказа  Толстого. Вся  его  одежда -  не  по  росту  и  весь  его  щенячий  восторг вызывали  щемящие  чувства. Его  огромные   голубые  глазища   светились  радостью  и  благодарностью,  и  он  звонко  запел  свою  любимую  песню:
-Мы, как лёцики,  как  лёцики, - клылаты,
Хоть и не летаем  в  облака.
Мы -  лакецики.  Лакецики – солдаты.
Мы  стоим уполно  на цясах!..-
      И  вся бесшабашная  троица  затянула  припев,  маршируя,  словно  на  пермомайском  параде,  с  той  разницей,  что не  по отшлифованным  булыжничкам  центральной   кременчугской  площади,  а  по  жиже  во  дворе.
-Твёрже шаг! Слушай, враг!
Страшись  ответа  грозного!
Нам  по  велению  страны
Ключи  от  неба  вручены,
Ключи -  от  неба  звёздного!-

      Дети  старательно  пели,  не понимая, отчего  рыдают  в  автобусе  женщины,  прикрывая  ладошками  кто - рот,  а  кто -  глаза. Жулька  подвывала, старший  брат  был  счастлив -  на  утренниках  ему не  давали  петь,  голос  был  громкий,  но  слуха  не  было  совершенно,  потому  сейчас  он  заливался,  присвистывал весело  и  звонко. Автобус  удалялся, а  из  окон  всё  еще махали  руками,  как  из эшелона,  уходящего на войну,  и  дети, быстро  сориентировались -  стянули  головные  уборы,  чтобы и  их  чувства  не  остались  незамеченными. Они  еще  какое-то время  постояли  одиноко у  калитки,  а  потом  с  понурыми  головами  поплелись  в  хату,  где  их  никто  не  ждал.

        В хатынке  было  сумрачно,  свет не  включался,  в  узкое  окошко  пробивался    луч  заходящего солнца.  Бабушка, закончив вечернюю   молитву,  строго  посмотрела  на  внуков,  потом  стала распаковывать  вещи и,  дойдя  до  коробки  с  цыплятами,  которые  были  в  руках  у  старшего,  дико  завопила
- А  цэ  шо  такэ?-
- Это  наши  цыплята… Из  них  нужно  сделать  куриц… получится  много-много  вкусного  мяса…-
- И  будут  у  нас  яйца  на гоголь-моголь…-
- Ой-йёй- йёй! Ироды  на  мою  голову…Самы  звалылысь  без  прыглашения… Так  ище  и  курчаток  понавэзлы…Адивоты! Йёй!  Яки  ж вы  адивоты!-
- Бабушка,  Вы  так  не  расстраивайтесь!  Мы  их  сами  выгуливать  будем…-
- Та  чым  жэ  мэни  годуваты  вас?  Нахлебники! Нэма  чого… воны  ж  вси  поздыхають! Та  засэруть  мэни  всю  хату! Йёй-йёй!  Та  шлях  бы  вас  трафыв!-
- Не  всю, бабушка… не всё  засерут….  Засрут… чуть-чуть… мы  им  огородим  угол  из  наших  чемоданов  и  коробок.-

    И  дети,  мгновенно  соорудив   примитивный  загон,  стали вынимать  цыплят,  среди  которых  уже  несколько  сдохли  -  то  ли  задавили  их  в  тесноте,  то  ли  уже  проголодались,  то  ли  незамедлительно  отреагировали  на  проклятья  бабушки, решив,  что  здесь  им  всё  равно  ничего  хорошего  не  светит. Младшенький  тут  же  разрыдался,  пытаясь  их  оживить  по  какой-то  лишь  ему  ведомой  методике.

- Люсько! Забэры у Владима..-
-Да  он не  Владим,  а Вадим…-
-Йёй! Та  вжэ  замовкны… ото  ищэ  будэ   ципьёнок  курыцю  навучаты! Забэры  всих  дохлякив,  та  бижы -  заховай  в  горОди-
-  В  каком  гОроде? Город  далеко…-
- За  хатою…в  горОди..-
- В  огороде,  значит, забыл что  ли  украинский  язык?-
-Вы  мэнэ  слухайтэ! Ваши  балачки  потом  будуть!  А  тэпэр -  швыдко за  лопатой. И  поглыбжэ… Шоб  моя  Жулька  дохлятыны  нэ  нажралась. А  ты,  Толька,  сходы  за  водою  до  крыныци  -  до  Локтыкив  побижы -  воны  дадуть  воды… А  тоди  вси  уходьтэ  -  в  магазин  -  за  сыром! Шоб  ваших  ципьят  накормыть. И  швыдко,  докы  нэ  стэмнило  на  двори. Тут  вам  нэ  столыця -  темно!  Нэма  фонарив! –

                * * *
     Люська    со  смешанными  чувствами  брезгливости  и  страха  завернула  в платочек  четырёх  мёртвых  цыплят  -  ей  впервые  предложили  подержать  смерть  в руках. Для  неё  это  было  очередным  потрясением,  и,  конечно  же,  лучше бы  ей  было  пойти  за  водой  к  колодцу, но  ослушаться  бабушку  и  спорить  с ней  Люська  не  могла,  потому  что  не  хотела  нарываться  на неприятности.  Ей  было  и  стыдно,  и  жалко ,  что  для  второй  бабушки  у неё  нет  любви,  а  есть  только   повиновение,  и  всё  так  вымучено,  томительно-тягуче. Если   «папину  бабушку»  она  гладила,  расчесывала, то  к «маминой бабушке»  боялась  прикоснуться,  боялась  находиться  с ней  рядом. За  любой  шалостью, провинностью,  непослушанием следовали  проклятья. Даже  если  кто-то  один  из  детей делал  что-то  не  так,  гром  и  молнии всё   равно  созывались  на  головы  всех  троих, во  все  стороны  разносились трассирующие  словесные  очереди
- Шоб  вас  скорчыло! Шоб  вам  повылазыло! Шоб  у  вас  видсохлы  рукы  и  ногы!-

    Поражало,  с  какой  энергией изрыгивались  пожелания  всевозможных  бедствий  и  болячек для  маленьких  детей,  для    родных  внуков,  пожелания  совершенно  не  эквивалентные  степени  их вины  или  провинности.  Что  бы  они  ни  сделали непозволительного  с  точки  зрения  бабушки,  кара  должна  была  настичь  их  незамедлительно и  неотвратимо.  И  так  и  остался  в  жизни  Люськи  непостижимый  парадокс -  неотступные  утренние  и  вечерние   слёзные  молитвы бабушки  о  здоровье  всех  домочадцев,  всей  родни,  всех врагов,  всех  ненавидящих  и  обидевших,  где  дети  и  внуки старательно  с  чувством  перечислялись  строго  по  рангу  и  возрасту,  и  следом ,  по  окончании  молитвы -  убедительное  вечное  призывание  кары  небесной  на   ослушников.

      Люська  чувствовала  неприязнь  к  себе,  она  боялась  расслоения  внутри,  в  ребенка  был  заложен  хороший  инстинкт  добра -  без  рассуждений,  по  наитию,  когда  ведунья  душа  сама  указывала  дорогу  к  свету  и  потому  всегда на  уровне  подсознания    срабатывали  предохранители,   и  доброе  чувство  поглощало всякие  мелкие  страстишки.

     У  сарая  нашлась  лопата,  и  девочка  выкопала  четыре  могилки,  в  каждую  ямку  старательно  были  уложены    красивые  веточки, на  них  -  цыплята.  А  сверху    опять  всё  покрывалось  листочками,  как  рогожкой.  Люська   помнила,  как  в мультике  Дюймовочка    укрывала  Ласточку, и,  насыпая  холмики,   ребёнок  витал где-то  далеко,  в  голове играла  музыка,  к  горлу  подступил  комок,  хотя  не  было  ясно  по  какому  поводу  больше -  себя  ли  жалеть,  цыплят  ли  оплакивать.
     Вдоль  тропинки  к  дому  были  клумбы  с  чернобривцами,  окаймлённые  кирпичами,  которые  под  наклоном наползали  друг  на  друга,  создавая  бордюр-частокол. Оттуда  и  были  принесены  несколько  кирпичей,  чтобы  послужить  надробными  плитами,  на  которых Люська  кусочком  проволоки  стала  выцарапывать  буквы. Первым  был  Желток.  Потом,  естественно, на  ум пришёл Белок.  Пушок  тоже  не заставил  себя  долго  ждать.  Больше  в  голове  ничего не прояснялось,  но  коль  уж троих  похоронила  с именами,  то  хотелось  не  обделять  и  четвёртого.  Наконец,  с  горем  пополам  из  небытия  был  извлечен  Малёк. Девочка  поднялась,  так  как  ноги  устали и  затекли,  пока  выцарапывалось  четыре надписи.  Люська  тихонько  запела  траурную  мелодию  Шопена -  это  не  был  фарс,  слёзы  всегда   струились  при  этих  звуках, которые  приходилось  слышать  часто.   На  Украине  хоронили  всех  всегда  торжественно,  гроб  ставили  во  дворе,  зазывая    и  знакомых,  и  незнакомых    отдать  уважение  покойнику.  Особенно относились  к  детям,  угощая  конфетами,  пряниками,  просили,  чтобы  дети  чистой  душой    просили  у  Бога  прощения   для  умерших.  И  никакая  эпоха  атеизма  не  смогла  в  этих  краях  уничтожить  глубокую  веру  -  без  понимания,  без  знания  текстов  молитв,  но  с   тем  самым  божьим  страхом  в  сердце,  перед   которым  беспомощным  всегда был  и  будет Разум. Так  и  Душа  Люськи  -  еще  чистая  и  наивная,  омывалась  слезами. Было  искренне  жаль умерших,  и  себя, и  братьев,  и  маму,  и  бабушку.  Было  ясно, что  с  каждым  днём  радость  и  покой  будут  исчезать,  сочиться потихоньку,  убывать,  чтобы  опять  пополняться,  как  колодец,  -  вечно  бьющей  холодной  струйкой. Девочка  понимала,  что  будет  спешить  жить,  чтобы  побыстрее  наступила  ночь,  чтобы  в  доме  стало  тихо,  чтобы  убегать  из  сегодняшнего  дня  в  завтрашний,  который  обязательно  должен  быть  лучше  предыдущего.  И  главное,  чем  больше  дней  пробежит, тем  быстрее  все  трое  наконец-то  вернутся  туда,  откуда  только  сегодня  уехали!
      Там  всё  осталось,  а  здесь  всё  было  чужое,  неприветливое, леденящее  душу. Хотя  в  ребенке   было  привито,  хорошо  укоренилось  чувство  Родины,  Семьи, Дома, Родни,  хотя  воспитывались  понятия,  что  такое  хорошо  и  что  такое  плохо,  Люська,  как  ни  пыталась  воспитывать  в  столь  раннем  возрасте    свои  мысли  и  чувства,  порицая своё внутреннее «я»,-  здесь, с  этой  бабушкой  ничего   задушевного  не  получалось.
-  Она  бедная… Она -  одинокая… она -  безграмотная…- напичкивал  себя  ребенок  правильными   словами, но  сердце  и  разум  никак  не  могли  договориться,  как    возможно  полюбить  эту  бабушку.

    В  хату  девочка  вернулась,  как  Дюймовочка   в  норку    полевой  Мыши,  где     не  было  солнышка. Хотелось  исчезнуть, но  ждали братья,  и  дети  в  беде  становились  на  редкость  сплоченными,  потому что  нет  надежней  Воспитателя,  чем   горе  и  нужда,  когда  проявляется  всё  настоящее или  наносное  в  любом  человеке.

- Шо  ты  так  довго  возылась? Сонце  уже  сидае. От  гроши -  купить  сыра и  свижого  хлиба.-
     Дети  не  знали, где  находится  магазин,  и  в  этом  возрасте  небольшой  районный  центр  казался огромным,  чужим и  безлюдным. Но бабушка,  уже  похоронившая   из  двенадцати  шестерых  своих  детей,  относилась  к  внукам  по-цыгански.  Выживут -  хорошо, дойдут -  хорошо, а  потеряются – то  воля  божья,  да  и  свет -  не  без  добрых  людей,  кто-нибудь да  приведёт,  если  заблудятся.  А  волки  по  поселку  не  бегают. Дети  и  не  представляли  особых  личностей.  Она    чаще  всех  троих  называла  по  фамилии  в  множественном  числе  и  с  чистой  совестью  отправила  их  подальше  от  себя , так  как   любила  тишину  в  доме, жила  по-старинке,  по   световому  дню. 
       Даже  собаки  в  посёлке  не  утруждали  себя  по  ночам  и  прятались  в  будки. Вышло  так,  что и  спрашивать  дорогу  было  не  у  кого, дети  шли  неведомо  куда  и  как  оказалось,  что  и  неведомо  за  чем.

     Как  бы  там ни  было,  детвора  всё же  к  ночи  вернулась  в  своё  новое  пристанище -  Жулька  не хотела  их  признавать, бабушка  долго  не  открывала -  она  была  неимоверно  старой,  передвигалась  с « ципком» - палкой,  которая  универсально  заменяла  многое,  в  том  числе  и  ремень. Этим  ципком  всегда  отмечались  спины, если  что  не  так,  потому  увернуться  от  удара -  было    показателем  ловкости  и  везучести.
- Вас  тилькы  за  смэртю  посылать  трэба! Дэ  можна  стилькы  швэньдяты? Вси  нормальни  люды  -  сплять, а  ця  босота -  никому  спокою  нэ  дае!-
- Мы  заблудились… И  спросить  не  у кого,- стали  оправдываться  наперебой  внуки.-
-  И  магазины  в  разных  концах… Там - хлеб… А  сыр  было  не  найти..-
- Ну  от  вам  и  «городськие»  называется… А  кажуть, шо  в  сэли    вси  дуракы,  а  в  городе -  вси  розумни! А  ты, Люська,  хиба  отличница? Вот  твоя матинка  була  умниша  за  тэбэ -  вона  дорогу  знаходыла..-
- Так  она  же  здесь  родилась,  а  нам  всё  -  новое  и  незнакомое…-

     С  этими  словами  Люська  вручила  хлеб,  сыр  и  сдачу,  пока    братья  раздевались. Но  не  успела  внучка  перевести  дух, как  её,  словно  ураганом,  накрыло  криками.
- Шо  ты  купыла,  бисова  душа? Шо  цэ такэ?... Я  вас,  басурманы,  за  чым  посылала? Вы  на  шо  гроши  потратылы? Та  нихто  мэнэ  так  нэ  катував,  як  вы!
Я  же  вас  за  сыром  посылала!-

- А  это  что?- не  понимала  удивленная  внучка,  показывая  на  кусок  сыра,  чем  злила  бабушку  еще  больше. Она  спрашивала,  тыча скрюченными  артритными  пальцами  в  сыр, а  внучка  задавала  ей  встречный  вопрос,  указывая  на  тот  же  кусок.
- От  яка  ты  нагла  и  тупа!- вопила  в  неистовстве  бабушка.
Братья пришли  на  помощь.
- Да  это  же  сыр!  Ну  чем  Вам  не  сыр?  Это  Российский  сыр  по  3  рубля  70  копеек.-
- Кико?  Кико    карбованцев?  Ой,  Боже  ж  мий!  Ой,  вси  святи! Матир  Божа! То  ж  яки  гроши  потратылы  на  таку  гадость!-
- Да  почему  же  гадость? Это  сыр… Российский  сыр.-
-  Голландский  тоже  был… -
Дети  по  очереди,  перебивая  друг  друга,  доказывали бабушке  очевидное.
- Ты  же  сказала  купить  полкило  сыра!-
-  А  вы  шо  прынэслы? Хто  будэ  цэ  кушать?  Ваши  ципьята  подохнуть! Треба  було  купыты  нормального  украинського  сыра. –
- Да  не было  такого  сыра. И  какая  разница? Было два  сыра  и  колбаса.-
-Яка  ковбаса?  Дэ  вас  чортякы  носылы?  Нэма  там  ковбасы! Там  молоко,  смэтана  и  сыр!-
- Да  нет  же,  бабушка!  Молоко  вообще  в  другом  отделе…-
- Чы  вы  слипи,  чы  вже  очи  повылазылы? Як  вы  молоко  бачылы,  а  сыр  - нэ  бачылы!  Вруны!  От  уже  антилигэнты! То  вже  ваши  барские  вытрэбэнькы!  То  ж  вы  для  сэбэ  купылы,  а  про  своих  курчат  нэ  подумалы! Идить  спать, ироды!-

    Была  ужасная  ночь -  снились  кошмары. Во  сне  Люська  тащила  целую  телегу  сыра -  каких  только  там  головок  не  было,  а  бабушка  всё  ругалась  и  ругалась, и  было  трудно  понять, сон  это  или  явь,  когда  с  утра девочка  услышала  разговор  бабушки  с  почтальоншей,  которая  говорила по-русски
- Не  правы  Вы,  Никифоровна! Дети  всё  сделали  правильно,  они  ведь    у  Вас  разговаривают  по-русски,  они - городские! Местных  тонкостей  не  знают..То,  что  у  нас  называется  сыром,  у  них  называется  творогом. Вы  попросили  купить  сыр,   они  и  выполнили  Ваш  наказ. И  не  ругайте  их,  им  ведь  и  так  плохо. Они  попали  в  другой  мир  -  вон  люди  в  очереди  говорили  с  утра,  что   они -  как  с  другой  планеты  вчера  свалились… У  всех  разговоры  только  про Ваших  внуков…  Сейчас  другие  времена,  Никифоровна.  И  дети  -  не  такие  самостоятельные, как  Вам  бы  хотелось… Ведь  не  война  же…
Пожалейте  их. Им  плохо  без  отца  и  матери-

- Мэни  есть  кого  пожалеть  и  любить.  У  мэнэ  есть  Верочка -  ото  золота  дытына. А  у  этих  есть  богатые  дед  и  баба -  хай  воны  и  люблять  своих  выродкив.-

                * * *
    
    На другом  конце огромного  посёлка  жил мамин брат – бабушкин  старший  сын  Васыль -  дядя  Вася! Трагическая  фигура,  горький пьяница,  добрейшая  душа! Он  был  великаном,  его огромный  кулак закрывал  почти  целиком  детское  личико.
-Во! Бачиш  мий  кулак? Мою  сэстру  Шурку  нэ  зобижайтэ,  а  то  побью  вас,  наглоеды!-
    Ох  уж  эта  степная  Украина,  ох  уж эта  Божедаровка! Эта  вольница,  где  вечно  кто-то пытался  строить  новый  Рай,  - отразилась  на  человеческих  нравах  клокочущим  темпераментом,  перегибами эмоций и  дикими  проявлениями  даже  в любви  к  детям. Огромный  дядин  кулак  маячил  перед  глазами  племянников  исключительно для  профилактики,  как  пугало  в  огороде,  смешной  Устрашилкин по  принципу: «Мели  Емеля -   твоя неделя»  или « Собака  лает-  ветер  носит». После  угроз  побить  или  даже  убить «по  пьяной  лавочке» удивительный дядюшка  переходил  ко  второй  серии -  подаркам  и  угощениям
- Ну,  шо  вы,  бидни  сыротынушкы,  хочэтэ? Скажить -  всэ  для  вас  зроблю!- и  он  командовал своей  жене,- Наталка! А  ну-ка  нэсы  швыдко  вкуснятынку  для  моих  плэминныкив!-

       Это была   несчастливая  доброта  двух  несчастнейших  бездетных  людей – Васыля и Наталки. Есть  люди, которые переполняются  злобой и  завистью от  своих несчастий,  а  есть  такие несчастные,  которые  стараются одарить, пригреть, приласкать,  накормить,  держать  двери  дома  открытыми  для гостей и  особенно  привечают  детей. Тётя  Наташа, перекачиваясь,  как  утка,  на  своих огромных, полных, отёчных  ногах,  вся  такая  необъятная,  с  арбузными многолитровыми сиськами, застилающими  стол,  если  она  наклонялась,- вытаскивала  из погреба  и  кладовок всё, что  только  можно  было  пожелать.
- Кушайте, детушки! Кушайте,  лапушки! Наедайтесь, риднэсэньки!-

    Племянники  пировали -  обожали  томатный  морс  в  бутылках,  закупоренных парафином  или  черной  смолой. Этот  томатный  морсик  особо  бродил,  сверху  был  слой  подсолнечного  масла,  всё  взбалтывалось  и  пилось  прямо  из  бутылки  -  с  восторгом,  с  чувством  полуопьянения. А  потом был  торжественный  поход  в  курятник  за  свежими  яйцами  с  оранжевым  желтком -  вот  где  раздолье,  и  любимый  гоголь-моголь  разводился  в  граненом  стакане  и  выпивался  в неимоверных  количествах. А  растроганные  дядька  и  тётка  сидели  и  умилялись -  для  них  визиты  племянников  были  редкостью  и  праздником, потому  что  бабушка не  пускала  детей -  она  прокляла  эту  пару. И  только  изредка,  когда  нечем  было  кормить  или  дети   надоедали невыносимо,  тогда и  посылала  внуков  с  глаз -  долой, из сердца  -  вон.  И  уж  если  для  этой   «Непобедимой Армады»  подобное увольнение   разрешалось    с  ночёвкой,  то   было  море счастья и для  дядюшки  с  тетушкой,  и  для   племянников,  которым  спать  стелили  на  перинах, вытаскивая  из  закромов самое  дорогое накрахмаленное  бельё  с  богатыми  прошвами и  вышивкой  «ришелье», фасонные  стильные  широкие  кимоно,    приобретенные невесть  откуда  и  когда, роскошные  махровые  полотенца…  Мыли  головы  яичными  желтками,  опрыскивали,  словно цветочки,  духами,  одеколоном, под кровати  укладывались  пахучие   сушеные травы,  а  на  тумбочке у  постели  на  ночь  оставляли  компоты, пирожки, пампушки.
- Оцэ   для  тэбэ,  моя  солодка  дивчинка… Оцэ  б  нам  таку  дочечку… Наталка,  прычэпуры  нашу  Паняночку, подары сорочечку  ту- с  кружевцямы… Ой!  Яка  ж  гарнэсэнька дытыночка… Мьякэсэнька, билэсэнька, ручэнятка  нижни,  пальчикы – смачни!- Дядюшка,  плача,  обцеловывал,  племянницу.
     Это были  такие  отчаянные,  неистовые приступы  доброты,  замешанной  на  тоске, -  так  они  с женой  мечтали  всю  жизнь  о  дочке,  что   наобум  покупали  любую  безделушку  или  вещицу,  складывали, потом  раздаривали  всё  приданное,  и  опять  покупали,  хотя  уже  были  немолодыми,  а  всё  еще  надеялись,  что  Бог  пошлёт им  доченьку.  Все  им  сочувствовали и  называли  не иначе,  как  проклятыми -  страшное  бабушкино  проклятие  прилепилось  на  всю  жизнь,  и  все  на  селе так  и  говорили
- Ото ж… нэ  послухалы  батькив… Не  получили  благословение… Отаки  спадкоемцы проклёнив матэрыньскых!-

    Потому  и  бабушка  не  пускала  к  своему  сыну  и ненавистной  невестке,  так  как  любила  первую  жену  Васыля.  И  не  просто  любила,  а  обожествляла – как  великую  страдалицу.  Бабушка оплакивала Настю ежедневно-еженощно,  с  такой  верностью  и благодарностью, ибо  Настя  пострадала «за  чужих  детей»- ей  дали  двадцать  пять  лет тюрьмы. Это  была  такая  трагедия  для  семьи – Настя помогала  свекрови,  она  пришлась    что  называется  ко  двору  в  этой  многодетной  семье и  с  такой  дочерней преданностью служила    в  доме! Работая  бригадиром,  она  попалась  на «колосках»,  собранных  с  колхозного  поля. Сначала  ей  дали не   такой  большой  срок,  но всё  село  гудело, подбивало  Васыля  написать ходатайство о пересмотре Дела. Вот муж  и  написал,  а  получилось,  что срок -  увеличили,  нагородили  там  еще  подрывной  деятельности,  и  отправилась  бедная  Настя  в  лагеря  да на  стройки. Васыль  запил, потерял  хорошую  работу,  долго  не мог  вернуться  к  нормальной  жизни,  пытался  покончить  жизнь  самоубийством,  чувствуя  себя  виноватым.  И  женился  он  в  своё  время  на  Насте  по  великой  обоюдной  любви. Но  через пять  лет Васыль  встретился  с Натальей -  в то время  необыкновенной  красоты девушкой  с  длинными  ниже  колен густыми  черными  косами и  васильково-синими  глазами. Так  и  прикипел  он  к  этой « молодыци  з  волошковыми  очами» -  и  пошла  трагедия  по  второму  кругу! Бабушка  отреклась  от  отступника Васыля, заклеймила  Наташку и  возвела  в  сан  святой -  Анастасию,   которую   упорно  ждала  и  постоянно  видела  во  снах,  доказывая  всем,  что  Настя -  жива  и  вернётся.
     Всех  было  жалко.  И  проклятых  дядю Васю  с  тётей  Наташей, и  бедную  неведомую племянникам  тётю  Настю,  которая  такой  ценой  спасала  не  своих  детей  от  голодной  смерти,  и  бабушку,  которая  так  чтила  свою сноху,  и  которая  на  самом  деле  могла  искренне   нежно любить – она  рассказывала  без  устали вечную  историю  о  своей  дорогой  Настеньке   совсем  другим  голосом,  совсем  иными  возвышенными  словами,  и  её  глаза    излучали  свет,  а  по старым  дряблым  щекам    скатывались огромные  детские слёзы-горошины. В такие  минуты сердце  Люськи оттаивало -  ей  очень  хотелось  пожалеть  бабушку, но проходило немного  времени  и  бабушка  возвращалась  сама,  словно   срывалась с райского  облачка, на  грешную  землю  и  возвращала  туда  внуков,  потчуя  очередной  дозой  проклятий.  Когда  утонул  её  зять,  она  просто  впала  в  экстаз, не стесняясь  нисколько  малых  детей,  для  которых  потеря  отца  была настоящим  горем.
- Слава  Богу!  Слава! Покарал охайника! Дошли  мои  молитвы  до  небес!- причитала  радостно   сгорбленная    старуха,  не  скрывая  этого  уродливого  счастья,  что  дожила  до  тех  времен,  когда  свершилось  правосудие,  о  котором  она  так  неустанно  молила  Бога,  и  такие  откровения навсегда  развели   по  разным  мирам её и   младшую  внучку,  в  то  время,  как  старшенькая  Верочка от  старшей дочери -  была  желанным и  дорогим  существом для  этой  изломанной  трудной  судьбой  старушки,  в  тяжелых  болезнях коротающей  свой  долгий  земной  век.


               
         После  ссоры  с бабушкой дети  тайком  ушли  к  дяде Васе  и  тёте Наташе,  ушли,  не  задумываясь  о том,  что  и  как  они  скажут  потом  в  своё  оправдание.
Дядя,  как  всегда,  в  конце  концов  просто  напивался  со  своего  горя  в  завершение  праздника  жизни,  а  тётя  и  предположить не  могла,  что племянники  могут  пойти  не  той  дорогой  и  заблудиться.
       Темнеет  на  Украине  быстро,  вот  вроде  еще  вечерочек,  а  потом  так  резко  враз -  и  темень  такая,  что  хоть  глаз выколи! Дети  распрощались  с  хлебосольной  тётушкой  еще  засветло, но особо  не  спешили,  отвлеклись  в  беседе,  а  потом  растерялись -  тьма  нагнала на  всех  троих  страх  и  смятение,  завязался  спор: туда ли  свернули,  ведь  пошли,  как  им  казалось,  коротким  путём. Как  часто  бывает  в  таких  случаях,  возвращение обратно их  еще  больше  запутало. По  фонарям  ориентироваться  они  не  могли. Вся  центральная  часть  дороги – месиво грязи, решили  идти  по  узким  пешеходным  плиточкам,  выйти  к  школе,  а  уж  оттуда   проще  будет  добраться,  ведь к  школьному  колодцу  тоже  ходили  за  водой, значит   главное -  найти  школу.
    Плетутся,  сердце  у  каждого – в  пятки  уходит. Вдруг  через какое-то  время  вырисовывается  тень  человеческая -  дети,  как  ненормальные,  вопят  в  три  глотки
- Вон! Человек! Бегом  туда !... Стойте! Стойте!-
Размытая  фигура  быстро  исчезает  в необъятной   ночной  черноте, оставляя незадачливых  преследователей в  глубоком  разочаровании. Самое  комичное,  что  детвора  гремит  своей  обувью,  которую  добрые  односельчане  насобирали  с разных домов,  понимая,  что  в  городских  туфельках -  не  по  сезону,  а  вот  неопределенного  размера «велики  чоботы»-  в  самый  раз! Потому  эти  сапоги-вездеходы болтаются  и  громко  чавкают  при  обычной ходьбе,  а  уж если  устраивать бега-догоняловки,  да  еще  в  гулкой тишине  заснувшего  поселка, то  и сказочная  Лягушонка  в  своей  коробчонке – не так гремит,  как  эта непутёвыая  тройка,  запряженная  в  колесницу детского  испуга.

     Дети  окончательно дезориентировались,  в  полном  замешательстве на  распутье. Перекрёсток   вынуждал  к  принятию  решения. Направо  или  налево, вперед идти  или  возвращаться  назад – казалось нерешаемой  задачей.
- Куда теперь?-
-Вот  сюда…-
- А  ты  как  думаешь?-
-Вон  туда…-
- А  я  думаю -  туда…  Значит,  двое -  за, а один-против!   Большинство… Поворачиваем…-

     Долго  ли  коротко,  но приходит  понимание,  что  выбор  был  сделан  неправильный. Очередной  поворот, очередная  развилка. Старший командует, придавая  себе    всё  более  важный  вид
- Тихо… Без  слов… Чтобы  никакие  бандиты  нас  не  обнаружили…-

   Дети  не  спорят -  логично…  Идут  молча,  перегоняя  внутри  себя,  как  в  самогонном  аппарате,  кровь -  на  ядовитую  жидкость страха. Молчат-то,  чтобы  себя  не  обнаружить  перед недремлющим  врагом,  чтобы  бандиты  не  засекли  и  не  напали  из  воображаемых  засад,  но  сапоги  так  скребут  по бетонным  плиткам,  что  в  самый  раз решить на  соседней  улочке,  в  темном прогоне,  что  фашисты  вернулись и  гонят  пленных  красноармейцев. Эх,  тиха  украинская ночь -  картина маслом!
- Куда  теперь?-
- Ну  так,  если  ты  командир, -  ты  и  веди!-
- А  я  что  делаю?  Вот  дурак, что  послушал вас…-
- Здрастуйтэ, Кумэ!  Как  говорит  бабушка,  хто  всрався – нэвистка!. Твой  голос  и  составил  большинство!-
- Так  куда идём  теперь?-
- Теперь  - сюда…-
- Ага… Разогнался -  поспишаю… Пойдём – туда.. И  тихо  мне!-

    Ну  что  ж,  туда -  так  туда…Сюда  -  так сюда… А фильм  «Вий» уже  посмотрели, успели  новой  дуростью   разжиться,  новых  страхов  набраться :  деревья  - густые,  шумят по  неведомой  команде,  скрипят  зловеще,  ночь  начинает  шелестеть  и  закипать  бурлящим  болотом.
Собаки устраивают  перекличку,  передавая  по  цепи маршрут  продвижения чужаков -  гостей  непрошенных! Да  и дети  понимают, что,  и  найдя  дорогу, попадут  не  в дом  родной,  что  будут  встречены  жизнеутверждающими лозунгами  бдительной бабушки  с «ципком», которая  заставит  еще  среди  темени  и  ночи  на  улице  в  холоднющей  воде окоченевшими  пальцами  смывать  грязь  с  обуви и  отстирывать штанины,  на  которых  густым  слоем,  словно  масло  на  хлеб,  намазана  скользкая грязюка!
    Люська с  Вадькой начинают  шушукаться.
- Вы еще  свои  песенки  запойте  на  два  голоса,- Толик не  любил, когда  брат  и  сестра уединялись в  свои  тайны  и  секреты,  сразу  начинал  подтрунивать,- Вокалисты несчастные! Вот  услышат  бандиты,  одного  ножом  пырнут,  а  с  тобой,знаешь,  что  сделают?-
    Люська  не  знала,  что с  ней  могут  сделать,  но  инстинктивно с  брезгливостью  предчувствовала, что  это -  что-то ужасно-постыдно-непотребное,  о  котором ни  говорить, ни  думать  нельзя..
- Ну,  сколько  можно  греметь? Я  сказал  ведь,  тихо -  осторожно, как  в  разведке…-
  И  все  трое  одновременно, начинают, замедлив  шаг,  старательно  поднимать  ноги и  как  можно  тише  ступать,  зависая, как  в  замедленных  кадрах кино, руками  раздвигая воздух. Хотя надолго  и  эти  сценки  не  растягиваются – сказывается  усталость,  постепенно  скорость  увеличивается,  и  всё  возвращается  в  прежнее  русло. Опять наступает  прозрение – опять незнакомая  дорога и   метания «полный вперёд – полный  назад!»  Ситуация  усложняется  слезоточивостью младшего  брата.
- Боюсь… Устал… Хочу  к  маме… Хочу спать…-
-  Ну  где  мы  тебе  маму  возьмём? Забудь, её  раньше,  чем  через месяц,  вообще  выписать  из  больницы   не  смогут.-
 Опять  развилка!  Да  сколько  их  в  этом идиотском  посёлке,  и  почему  днём  все  улицы  были  прямыми  и  короткими?
- Куда  идём?-
- Туда..-
- Нет, там  мы  были…Сюда..-
- Именно  оттуда  мы  сейчас  вернулись…-
- Что  за  чертовщина!  В  лесу легче  дорогу  отыскать…-
-Нужно  было  хоть  веточки  или  камешки оставлять-
- Ну  да… Ты  еще ленточками деревья  помечай…Или  зубами  погрызи  кору…-
- Ничего  смешного  не  вижу  в  том,  чтобы  помечать  территорию, раз  мы  так  плутаем..-
- Ну  и  чем помечать?  Сейчас пойду  забор  обосцать… -
- Да  вот  хоть  палки  втыкать!-
-  А  как  мы  были… Лицом  - туда… спиной -  сюда…-
-  По  солнцу    в  кино  выходили, когда  заблудились..-
-  Ну  и  где  теперь  солнце  взять?  По  солнцу  любой  дурак  может… Было  бы солнце,  то и  не  заблудились  бы…-
- Так  мы  заблудились???- изумлению  младшенького  не  было  предела,  и  тёмная  провальная  украинская  ночь наполнилась его  неутешным громким  плачем. Мысли  о  бандитах и  страхах  были  тут  же  вытеснены,  на  смену  им  пришло  раздражение.
- Ну  вот, распустил  нюни, маменькин сынок! Подумаешь -  заблудились… Вон -  лавочка, давайте  просто  сидеть,  пока  утро  не  наступит.-
- А  лавочка  эта  похожа  на  ту…-
- На  какую?-
- Где мы  сидели,  когда  в  центре  гуляли…-
- Точно!  Это  она! Значит,  мы  пошли  не  в  ту  сторону…За  мной!  Вперед-  теперь  я  понял,  где  мы  находимся! Пока  я – генерал,  наша  армия  не  проиграет!-
    Старший  был  героем  -  он  быстро  вывел  своих  бойцов! И даже  встреча  с  бабушкой  была  уже  не  страшна.
- Прыйшлы? Здорови -  одяг  прыводьтэ  до  порядку,  а  малый  Владим – давай  спать!-
- Да  сколько  Вам  объяснять, бабушка! Не  Владим  он. Вы  ему  зачем  чужое  имя  присваиваете?-
- То  вы  нэправильно  балакаете! И  так  красившее- Владим-   пошты  што Владимир!  Это  значит -  владеющий  миром!  А  ваш  Вадим -  так  цэ  ж  окаянный! И  навищо  малий  дытыни  такое  имячко  смутьяна?-
-  Ну,  бабушка,  у  каждого  человека  своё  имя!  Вас  ведь  никто  не  переименовал,  даже если  Нюшка  и  не  нравится…-
-  Я  тоби  зараз по  спыни  як  гэпну!!! Ты  у  мэнэ  Нюшку  на  усэ  жыття запамьятаешь! Пойнятно?-
- Нет,  не  понятно. У  каждого  человека -  свои  имяи  фамилия.-
-От  вы  и   прыдуркы  таки!  И  хвамилия  у  вас  дурна -  скаженна-  коняча, от  и  стрыбаете,  як  кони!-
-  А  кони,  бабушка,  очень  красивые  и  умные  животные!-  тут  уже  вмешивался  старший  брат,- и  точно,  нам не  нужно  никакого  владеющего миром, мы  уж  обойдёмся  и  с  Вадтькой  окаянным. Ничё  себе  окаянный-  дурной,  размазня,  да  он и  комахи  не  обидит! Эй  ты,  конык  наш  окаянный!   Хочешь  быть  Владимиром?-
-  Нет,  не  хочу!  Я  уже   есть  Вадик!- сонно  зевал  карапуз,  добродушно  всем  улыбаясь.
-А  я  кажу, шо  вин  - Владим!  Так  трэба! И  в  моем  доме  будуть  мои  порядкы! И  нэ  поучайтэ  мэнэ! Ишь  ты,  яйця  курыцю  будуть  повучать!-
-  Какие  мы  Вам  яйца,  бабушка! Мы ведь  человеческие  детёныши! А  я  -Вадик…-
- Та  ты  спы,  человеческий  детёныш! Ты  ба –  вин Вадик! Ну и  шо  з  того?  И  будешь  и  Владим,  и  Владик,  и  Владимир! Так  красивше!-
- Да  Владик -  это  же  Владислав!-
- Ой  ни!  Чы  мы  католики? То  хай  у  Галькы  будэ  Матка  Боска! Не, и  Владислава  нам  нэ  трэба,  мы ж  нэ  полякы!  Нэ  нужно  шляхты! Хай  Владимиром  будэ!-  не  хотела  угомониться  упрямая  бабушка,  привыкшая  диктовать  свою  волю  всегда  и  во  всём.
- Нет,  это  просто издевательство… У  вас  есть  внук Вовчик. Вот  он – Владимир…-
- Ну  так… Бо  у  нёго  нормальный  батько! И  Грыцько   сам  бэз  выкрутасив,  и  имья сынови  дав  нормальнэ! А  у  вас одна  - Люська! Шо  за  собача  кличка? Ты  дывы – також  вэльмы  шляхэтна  особа! Другый – окаянный  смутьян! А  з пэрвинцэм  - зовсим  з  глузду зъйихалы- нэ  можна  було  пры  живом  батьке  давать  и  сыну  такое же  имья-  от  у  вас  одын  Толик    другого  и  выжыл  со  света!-
- Да  что  Вы, бабушка,  придумываете  всякую  чепуху,  только  бы нас унизить…-
- А ну-ка,  закрыйтэ свои  роты!  Прыйшлы  пизно,  спать  мэни  заважаете,  та  ище  повучаты  мэнэ  в  моём  доме  будуть! Балачкы  розводять! Гэть -  спаты  лягайтэ!
Завтра  буду  з  вамы  розбыратысь,  Ироды!- И  бабушка выключала  свет,  и  в  темноте  ходила , крестила  все  углы и  каждого  внука.
- Боже! Спаси-сохрани  и  помилуй,  рабов  Божиих Анатолия, Людмылу, Вадыма  и  матир  ихню  Олэксандру! Просты  и  порятуй их,  Божэ  правэдный!..-

     И  бабушка  опять  вставала  на колени и  долго-долго  молилась,  хлюпая  носом,  бурча  что-то,  а  потом  опять  плавно  лились  её  молитвы,  как воды  реки,  которая   не  останавливается и  стремится  в  море.
                * * *
     Утром   всегда   приходила  почтальонша -  это  ритуал, у  нее  поручение  от  «Головы Сильрады» – каждое  утро  узнавать,  жива  ли  баба  Ганна.? И  поговорить  немного  «про  жизнь и  новости». Бабушка  уважала  эту  милую  женщингу, никогда  с ней  не  спорила  и  соглашалась  со  всеми  её  доводами.
-Да? Так  нужно? Ну  и  добрэ – хай    будэ  так! Ну  и  ладно… -

   На  этот  раз  «шанова Грыгорэнчиха»  выполнила   заказ Никифоровны -  принесла пару  школьных  тетрадей  в  клеточку.
- Люська, вставай,  скажи    слова  благодарности,  тут  для  тэбэ    я  купыла  подаруночек.-
- Доброе  утро!-
- Здравствуй, Люсенька! Вот  тебе  тетрадки..-
- Спасибо. У  меня есть  еще  тетради. Но лишними  не  будут. Спасибо…-
- Не,  внучка! То  твои  зошиты –  для  школы,  для  урокив. А оцэ  я  тоби  дарю  зошиты -  шоб  ты  напысала  настоящий  роман!-  бабушка  смягчается  в  голосе, улыбается, уже  обращаясь к  Грыгорэнчихе,- оцэ вона  хоч  и  мала  ище,  а  нэ  просто  так  уродылась – у  нэи  есть  талант!  Справжний  талант! И  Шурка  моя  так  казала…-

      Когда  к  бабушке  приходили  соседи  или  просто гости  из  сельского  совета,  она  тут  же  зазывала  внучку  встать  в  центр  комнатушки  и  просила  прочитать  свои  стихи
-  Та  попросить  её  и  вы, дорогие  гости!  И  пусть  она  не  ломается. Пусть  прочитает  вам  стихи  про  свою  маму… Ну, Люська, уважь  гостей!  Прочитай  вирши,  шо  своей  матери  прысвятыла!-


    И  все  начинают  упрашивать  читать  примитивнейшие  стишулики,  которые  маленькая  девчонка  наивно   записала   еще  корявым  почерком,  когда  в  упоении  и  восторге изливала  свою  любовь  к  больной  маме и совсем  в юном  возрасте    старательно  декламировала  с  табуреточки,  в  финале  вышибая  слезу  у  слушателей
-  Мама -  это  не  игрушка!
Маму  надо  уважать!
Позаботиться  о  маме,
И  забавой  не  считать!-
      Люська  уже  подросла  и  ужасно  стыдилась,  не  желая  читать  никому  своих  стихов  и  рассказиков,  но  бабушка  не  унималась,  и  в  конце  концов не  оставалось  иного  выхода, как  прочесть  несколько  четверостиший из  своей  детской поэмы,  которую Папа  при последней встрече  одобрил.
-Освенцим  и Лидице!
Хатынь  и  Дахау!
Ваш пепел на  сердце,
Дышу страшной гарью.
Освенцим  и  Лидице,
Хатынь  и Дахау
Названьями жгут,
Как  расплавленной  сталью…-

     Односельчане  аплодируют,  переспрашивают,  уточняют  неизвестные  им  названия,  восхищаясь  ответами  девочки.
- Ну  надо  же! Никифоровна! Так  у  Вас же  справний  поэт  у  родыни  заимелся! А  в  газэту  вы  посылали?-
- Так  Люська  нэ даёт,  ховае  всэ… При  соби  носыть, под  подушку ховае… Нэ разрешает. А  вот  тэпэр  я  подарыла ей  зошиты-  хай вона  роман  напышэ! И  вси  люды  пусть  знають,  шо  у  моей  Шурки  настоящая  поэтесса  народылась!-
- Ох, да… Талант! Я  вот  прынесу  следующий  раз    для неё  красивые  карандаши. Хай  дытыни  будэ  радисть,  бо  ж  вона  ище  малэнька!-
-  От  и я  кажу,  шоб  вона  пысала  роман.Я  тогда  её  и  от работы  в  доме  освобожу! Хай  как  пани сыдыть  и  роман  пишэ!-
-  Да  что  же  мне  писать,  бабушка?  Для  чего?  Я  про  любовь  хочу…-
-  Я  тоби  дам  - про  любовь! Хрэбэт  пэрэломаю,  и людэй    нэ  пэрэлякаюсь! Ишь  ты -  любовь!  Малэнька  ище  про  любовь! Дурна  така! Кому  та  любовь  нужна?  Од  нэи -  однэ  лыхо!!! Ишь  ты -  любовь  ей  подавай!  Була  бы  шея,  а  хомут -  найдёца!!!- бабушка  в гневе    даже  распрямила  свою скрюченную  спину, ципок, с  которым  она  не  расставалась,  превратился    в  дирижёрскую палочку, бабушка  словно руководила  внутренним  оркестром,  на  ее   лице  играли  все  морщины -  мощную  ораторию!  А  соседи  молча  слушали,  вникая, и  кивками  соглашаясь  с  этой  проповедью.- Мала  ты  ище  про  любовь  думать  и  пысать… Ты  от  всю  правду  жизни  напыши!  Шоб  вси  люды  зналы,  шо  моя дочка  Шурка -  настоящий  Человек,  добра  жиночка… А  шо  ваш  батько -  сволоцюга  отака!  Сволоцюга! Шо  вин – погана  тварюка,  шоб  ему пусто  було! Шоб  ему спокою  нэ  було….-

   И  бабушка  обрушивала  свои  проклятья, а  Люська,  с  трудом  сдерживая   ответную  ненависть, молча  уходила.  И  хотелось  только  одного -  быстрее,  быстрее  вырасти  и  уехать  далеко-далеко, на  край  света…

( прод.  следует)