Письмо пятнадцатое. "Исход"
Я позвонил в милицию, дежурный
Мне отвечал почти, как в прошлый раз.
И шурин не ответил скорбью бурной
На мой реалистический рассказ.
Но от родни немедля прикатили.
Две мощных дамы лет по пятьдесят
Явились в свет из недр автомобиля,
В каких не ездит тот, кто не богат.
«Водителем» при них и был Никита,
Как понял я позднее. Он исчез.
А дамы, на народ взглянув сердито,
Не проявляя к телу интерес,
Взялись незамедлительно за дело,
И вскоре я увидел из окна,
Как в свежий снег кушетка полетела,
Та, на которой умерла она.
Потом, когда опять пришел Серёга
Меня позвать на шефа посмотреть,
Я постоял смиренно у порога
И видел Штольца разве что на треть.
Народу собралось уже немало,
И он все время закрывал обзор.
А на меня сурово повзирала
Какая-то из Штольцевых сестёр.
Серёга явно загнан был куда-то
В компании подвыпивших мужчин,
И новый филиал матриархата
Закрылся для меня на карантин.
Интеллигента и зачислить в хамы –
Не хамство ли по сущности своей?!
А я ведь совиновник этой драмы
И даже главный, может быть, злодей!
Тщеславие, тщеславие людское –
Всем хочется играть большую роль!
И я покинул Штольцовы покои,
Заметно ощущая в сердце боль.
Хоть Герман Штольц ушел из жизни плохо,
Да и свои последние года
Провел как беспробудный выпивоха,
Но Герр-Манн, по-тевтонски , господа,
Буквально значит «Господин Мужчина»,
Что означало: «Муж» как «Господин»,
А кличку «Штольц» давали исполинам –
Героям исторических былин.
Прозванье «Гордый» те носили гордо,
Повелевали именем своим,
И покорялись им такие орды,
Какие позже покорили Рим.
Такая вот история со Штольцем,
Потомком исторических персон,
Который на Руси стал комсомольцем
И даже был к марксизму приобщён.
А ныне пребывает он во прахе,
Не орошённый ни одной слезой,
В своей давно не стиранной рубахе,
Готовый в крематорий городской.
«Что наша жизнь? – всех вопрошает Германн. –
Она – игра!» – даёт он всем ответ.
А чьей игрой бывает путь наш прерван?
Кому мы служим в качестве монет?
В какие игры нас швыряют боги?
Куда ссыпают, фишками сменя?
И хочется спросить у них в итоге:
Какой навар вам, например, с меня?
… Вот так я и витийствовал убого.
А поздним утром, убирая снег,
Вдруг вижу: волочит свой скарб Серёга,
Как волочил добычу печенег.
Подушку, тюфячок и одеяло
Он прямо по дороге поволок.
«Куда ты?» Он махнул рукою вяло:
«Да, Игорь обещает уголок».
Ему два метра надо, как в могиле,
К которой он уверенно идёт…
… А сколько тех, какие так же жили
И так же умирают в свой черёд?!
Пусть мне твердят, что сами виноваты,
Что всем открыты лучшие пути.
Но от сознанья горестной утраты
Мне ни сейчас, ни завтра не уйти.
Когда верхи ведут себя, как боги,
Играя нами в покер затяжной,
Нам всем волочь пожитки по дороге,
В два метра умещаться всей страной.
9-10 апреля 2007
Письмо шестнадцатое. "Подвал"
Прости, дружище, мне мои миноры:
Смеяться разучился я давно
И выучусь теперь уже не скоро,
Хоть учат нас эстрада и кино.
Вот, разве, после всех реинкарнаций,
На кои меня Вишну обречёт,
Я возрожусь в одной из светлых наций,
Как Просветленный, обрету почёт,
То несомненно стану оптимистом,
Благословляя всё и вся подряд.
Пока же остаюсь не очень чистым
И не лучится радостью мой взгляд.
Почти не верю в будущность России
И в то, что уцелеет мой народ,
Мой оптимизм, как травы, поскосили,
Став сеном, он уже не зацветёт.
Конечно, это всё – "моменты духа",
Моменты бытия души моей.
Частенько в ней случается разруха
Не только из-за близких мне людей.
Увы, бываю, так сказать, не в духе,
Из-за того, кто мне и не родня.
Ну, вот, когда соседи мрут, как мухи,
Себя, как эти мухи, не ценя.
Смертями злыми жизнь у нас богата,
Но всякий раз сражает наповал
То, как глядят на мёртвого собрата
Все те, кто с ним недавно выпивал.
Ни жалости, не страха, ни досады
Не выражают лица выпивох,
Но лишь одно, что снова выпить надо,
Раз кто-то неожиданно «подох»,
«Копыта кинул», «только что дал дуба»,
«Коньки отбросил», «перепил, слабак!» –
И всё это звучит отнюдь не грубо,
А просто не окрашено никак.
… В одном соседнем доме, из подвала,
Неделю чем-то пакостным несёт,
Неделю озабочен этим мало
Спешащий или выпивший народ.
Старухи, правда, кой-кому толкуют,
Что надо бы наведаться в подвал.
Но кто полезет в темноту такую,
Где "целый год электрик не бывал".
Потом, когда и всем терпеть нет мочи
Подвальное сгущённое амбре,
С начальницей отряд разнорабочих
Явился и тоскует во дворе.
Опухшие от вечной пьянки бабы,
Мечтающие выпить мужики
Тяжелый запах ощущают слабо,
Начальницыным охам вопреки.
Открыв подвал, они пройти не в силах
В него, поскольку тот давно битком.
«Да, что мы – экскаваторы, Людмила!» –
Кричат начальству баба с мужиком.
«Тут трактор надо!» – стонут остальные.
А после поставляют «на-горА»
Сиденья стульев, ножки их стальные,
Остатки разношерстного добра,
Но лишь не напрягая рук и выи,
Всё – по чуть-чуть, совсем как детвора.
Проходит час отчаянной работы,
И вдруг кричит боец передовой:
«А ну-ка посветите! Тут вот кто-то.
Ага, мужик! Запал вниз головой!»
Теперь уже объявлена тревога…
Не опознали тело… Увезли…
…Сдается мне, что только здесь Серёга
Нашел два метра собственной земли.
Я «Чайльд-Гарольда» нынче почитал.
Песнь первая. Испания – под игом.
Какая страсть! Как будто «Капитал»
Лорд изучал, поверив этим книгам,
И классовый подход навек впитал,
А потому испанские крестьяне
Ведут себя превыше всех похвал.
Но продаются гранды и дворяне,
Поскольку в них полным-полно фамильной дряни.
…Немыслимо сложна строфа поэта:
Два «А», четыре «В» и тройка «С».
Пол рифм непререкаем, как диета,
Ямб шестистопный – каждый раз в конце.
И жалкий эпигон в моем лице
Ни в чём не дотянул до виртуоза
(Который в мир пришёл уже в венце).
Трудясь, себя довёл я до невроза,
Но вышла из меня рифмованная проза.
… Прощай пока! Увидимся ль? Бог весть!
(Пол рифм, как видишь, я блюду не строго).
Прочтёшь меня – уже большая честь!
А не прочтёшь – туда мне и дорога!
Со мной пребудут горечь и тоска,
Ирония, как средство от запоя...
Наверное, позор для мужика –
Всё время нагнетать в себе такое.
Прости, прости! Пока-пока-пока!
Твой старый друг. (И все его герои).
11-12 апреля 2007