Соавтор
Писателю N. было скучно жить. А вся жизнь для него была творчество. Отсюда вывод – заниматься прямым своим делом N. и было скучно. Странно? Ничуть. Не то, чтоб он исписался или находился в творческом кризисе, или за коммунальными заботами не мог найти сил для творчества. Нет. N. переживал некое более глобальное отчаянье. Что для N. было творчество? Написанный рассказ? Изданная книга? Встреча с читателями? Интервью в телестудии? Отнюдь. Творчеством для N. было в прямом смысле творчество. Т.е. самый процесс сочинения, вдохновение. N. прямо был на седьмом небе по этому поводу всегда, когда оно происходило. Поэтому и завершать что-либо ему было горько и обидно. А начинать – и тому подавно – зная, что придётся-таки завершать… Оставлять неоконченным, недоделанным – тоже как-то непрофессионально, некорректно, болезненно. Замахнуться на что-то эпически-бесконечное – не любил он этот жанр. Вот он и кис. Тускнел, мрачнел и покрывался мхом. Пока однажды его не осенило. Или случай там помог, неважно. Вообщем, выход нашёлся – сочинять надо было с кем-то вместе. Тут и неоконченность в чём-то, и начинание как-то легче сдвигается, и сам процесс веселее идёт. Да ещё какой! Бурные обсуждения, дебаты. И всё о больном-любимом, о творчестве. Научную теорию даже пришлось изобрести. Если творчество, вдохновение сравнить с оргазмом, с пиком человеческого физического проявления, то вдохновение, процесс творчества во вдохновении – как духовный оргазм. И если при физическом оргазме удаётся достичь этого пика вместе с партнёром, и это и есть самая сильная из возможных эмоция, то и сотворчество оказывается наивысшим пределом духовного экстаза. Только как этот выход нашёлся, так тут всё и началось. Нашёлся-то он нашёлся, но больше как догадка, понимание, что это возможно. А вот воплотить это дело на практике оказалось делом непростым. Кстати, как и с физической аналогией. Все мечтают о самом лучшем, самом подходящем партнёре, а угадать, кто из окружающих таковым является – задача не из лёгких. Можно влюбиться в глаза, в ножки, в образование, в родителей, в душу даже, а потом после первого совместного утра нервно курить в туалете «зачем?», «с кем?»… Так и тут. Кого только не пробовал N. напоить из чаши соавторства! Например, нравилось ему, как коллега пишет, перечитал он его рассказы и повести – и бегом к нему с предложениями. А у того глаза на лоб. С какого фонаря? У него, де, видите ли, это процесс тайный, интимный и не нужны ему никакие соавторы. Другой так согласится, типа для эксперимента. Тут выясняется, что он долго думает, не того хочет, да и мыслит как-то не так, по-своему. N. стал кое-в чём разбираться. Начал искать не то чтоб ему писатель целиком нравился, а за какие-то определённые его качества. Или, чтоб такие же как у него самого, или, наоборот, чтоб они, значит, дополняли друг друга. И тут всё негладко было. Там помимо сотворчества ещё куча человеческих проблем. У одного времени нет, у другого своих идей полон рот, с третьим говорить-говорят, а до дела не доходит, с четвёртым – по каждой букве спорят, так, что дело не двигается, пятый – алкаш, шестой только через йогу к перу подходит... Смекнул тут N., что надо бы человеческий фактор себе на пользу обратить. На писательниц перекинулся. «Мадам, давай начнём роман!» И в прямом смысле и в буквальном. Да где там! У женщин, выяснилось, вообще всё наоборот. Там, где она женщина, там писательством и не пахнет, а там, где писательница – там как женщина бр-р-р… А если и не бр-р-р, то ему, N., самому уже не до писательства… И к начинающим писателям N. подкатывал, думал, что в рот ему будут смотреть, энергией своей молодецкой его идеи питать, и к знаменитым подъезжал, готов был сам в глаза заглядывать, подстраиваться… Ан-нет. Всё не в кассу. Начинающие или безбожно тупили, всего боялись, или ели-пили-слушали, а потом сбегали на сторону, своё ваять. Опытные-знаменитые же пыхтели, терпели, морщили брови и либо совсем ни на что упрямо не соглашались, в амбицию впадали, либо «Братишка, если ты такой умный, чего сам не пишешь?» Ещё больше посерел N., с лица спал, дёргаться начал, заговариваться. А свое не оставлял. Ну нет ему жизни без творчества, хоть убейся. Кстати, эти мысли и начали его всё чаще и чаще одолевать. Но тут… N. осенило! Не бездарный же он был писателишко, с талантами, местами гениальный. Это все признавали хотя бы по разу. Или подозревали. Верили в него так очень многие. Не могло N. в конце концов не осенить! То ли мытарства и старания его принесли сей плод, то ли сам он, как писатель, дозрел, дорос, одно из двух. Дело было так. Шёл он как-то вечером в всегдашнем своём в последнее своё писательское время удручённом настроении поздно вечером по улицам, шёл-шёл и упёрся в какие-то ворота. Туда посмотрел, сюда, голову поднял – а там кресты и купола. Так N. и замер, пронзённый догадкой. и на следующее утро решил он взять себе в соавторы самого Бога. И верно! Кто ещё всех сговорчивей, терпеливей, совершенней, талантливей и работоспособней? У кого можно и поучиться, и азартом заразиться, и вдохновением? Кто не предаст, не подведёт, не пропадёт, не станет отвлекаться на ерунду? Кто всегда думает о главном, о вечном, ставит перед собой самые большие, самые высокие цели? Прежде всего N. счёл необходимым изучить как следует все предшествующие дела и работы партнёра. Тут мимолётным впечатлениям и размытым воспоминаниям ведь не доверишься. Чувствовал N., что труд инициированному им новому творческому объединению предстоит серьёзный. И что же? Выяснилось, что несмотря на невиданную плодовитость и умопомрачительную энергию, завидное постоянство и амбиции, его будущий соавтор весьма снисходительно относится к ошибкам, просчётам и просто ляпам. У N. в голове не укладывалось, как возможно допускать многое из того, что он встречал, вчитываясь в историю, в газеты, наблюдая улицу. Но более всего N. печалило не это. N. пытался разгадать авторский замысел. Он, как коллега, хотел предвидеть финал, нащупать тот ориентир, к которому вели все сюжетные нити. N., как уже было сказано, не был бездарен. Он сочинил несколько версий, одну лучше другой, но ни одной из них не могнайти явного подтверждения, отдать преимущество. Конечно, его это раздражало. Ему казалось, что либо его будущий соавтор сумасшедший и сам не знает, к чему ведёт, либо настолько хитрый, что и партнёрство-то с ним не обойдётся без, сего, N., стороны ненужных для творчества подозрений и недоверия… N. решил заняться проблемой всерьёз. Он не хотел повторять всевозможных учёных, занимавшихся вопросами познания и изучения мира, N. задумал подойти к задаче с совершенно новой стороны. Не «как устроено?», а «зачем устроено?» Не «что будет?», а «что должно быть?» Результаты своих размышлений и исследований N. стал ежедневно записывать. Через некоторое время записи приобрели объёмы немалого тома, потом второго, потом ещё и ещё… Что в этих томах – пока неизвестно. Работы ещё – непочатый край. Одно ясно, жизнь для N. перестала быть скучной, а, собственно, о скуке и был рассказ.