Я бы мог сказать тебе тысячи слов,
Но они для тебя потрясеньем основ
Так и не станут.
Я присниться тебе мог бы… и сам
Удивляюсь терпенью, бессоннице и небесам.
Жизни трескучий, бессмысленный фуникулёр
Поднимает меня к вечным подошвам гор.
Тишина оглушает, воздух слегка горяч,
Счастье медленно переходит в плач…
откровенный, примиряющий, до конца
слёз, дыхания…
Мертвеца снова щиплет за кожу дождь,
В горле – не ком, а – скорее – гвоздь,
вбитый намертво той тоской,
что тебя отпустит в немой покой.
Тело лишь, от звуков, ушедших в ничто,
Пустотами гласных изрешечено.
Веку – лень подниматься, - пейзаж знаком.
Гвоздь тоски задевает ком,
То ли сердца, то ли облака впереди,
за которым неясно, зачем идти.
Выходя из мокрых дорог и троп,
Безнадёжно смотрю сквозь зрачка перископ.
Знаю, солнце уже не развеет ни боль, ни хмарь,
Я глотаю воздух, смакую гарь.
Настроенье – что надо, слова легки,
Я б их все променял на щепоть тоски,
Той, которой болел, к которой привык,
Что одна и поймёт мой больной язык,
аккуратно всегда обходящий слово «люблю»,
тот, которым я смерть по каплям коплю.
Мог бы тысячу,… но тебе они…
Как утопшему теперь корабля огни.
Тело тихо так по воде плывёт…
Небо не приласкает, не позовёт…
Наполняюсь и разбухаю от пустоты
Тело делится на клетки и на пласты.
К веку прикасается легкий бриз –
Я смотрю сквозь воду на дно, - вниз.
Выпадаю осадком на тот песок,
Что когда-то крупой попадал в носок…