Забыв о череде рутинных дел,
семейных и общественных оковах
и способах существованья тел
своих белковых,
мы в информационные поля
возносимся, как будто в эмпиреи
– апломба и амбиций не имея –
искусства для!
Здесь рококо, барокко и ампир
воплощены в художественном слове,
и, в основном, наш дивный новый мир
уже построен;
он хрупок – потому, Иероним,
мы впавшего во грех глагольной рифмы
торжественно (при всех) лишим харизмы
и уроним.
А тот, словивший что-то в глаз и в бровь
от многих и достойнейших поэтов,
возрадуется, гад, что у коров
нет интернета,
что также неуместно, вуаля:
здесь было и осталось только Слово,
и все реминисценции к коровам
обидны, бля!
Бывает, получивший здесь под дых
(но органов никто тут не имеет),
оправившись, выносит всех святых
Варфоломеев;
откуда и мораль – храня покой,
мы пнем его, разлегшегося тупо,
контрольным надругательством над трупом
(как бы ногой).
Для одиночек жизнь тут непроста,
в команде же – совсем другое дело:
кто уязвим для фланговых атак –
заплеван смело;
и, всяк входящий, нрав укоротив,
ты сам не жди, когда мы строго спросим:
а ты, Брут, записался добровольцем
в куператив?
Оставь надежду на свою игру,
поскольку в злую Болдинскую осень
Империя наносит кергуду,
как бы при Ворскле,
где нами ликвидирован как класс
как раз весь цвет литовско-польской шляхты
(и мы не мимикрируем под ляхов,
не то – и нас).
* * *
Мне кажется порою – в небесах
я слышу наблюдающих за нами:
Лаврентий, что еще им прописать –
помимо бани?
И я в уме (догадливый такой!)
считаю, сколько лет еще осталось –
пока нам не объявит Санта Клаус
37-й.