Те, кто смирят свою мысль, блуждающую вдалеке,
бредущую в одиночку, бестелесную, скрытую в сердце,
освободятся от Мары.
Гаутама Будда
+
Шелковая печаль, лакмусовая печать,
засекли, но забыли, оставили умирать…
Выпивка или чай, разум ли привечать,
писано не по были, уложено дно в кровать.
Стоит с конца начать. Образно величать
за полночь лучше Землю.
Матерный шик приемлем
разве что с горяча, если кончать с плеча.
Рыщут помойно гиены, лапками вкривь суча.
Выселками окоем, выложен, как бордюр,
выкован человеком.
Выменянный – не иском, разум сокрыл - иббур,
хмур облицовкой храм, но хороводя мельком,
люди шагают вдоль века,
пряча мечту в прищур.
Глиняная доска, пот держит прах песка,
кровь души тенью пили с посиневших рук…
Вычерчено с листка, чернильная плоть густа,
гнилью кропит на милю оскопленный диббук…
++
Сад. Рай. Что между ними, где воткнуто,
знаменем преткновения, подлое то копьё.
Задай мельче вопрос, по опыту
можно читать о бедности.
Вылез на свет облупленный, выполз заём струпьём,
словно тянет из нерва стих,
гнусно-кривое враньё.
Душа в тень обернулась – корячится,
словно пружиной накачан, выпученный червяк.
Шепча гнилозубо, свояченица
слизменной лапкой мерзости,
мутит и варит бесстыжее, крутит то так, то сяк.
Скопища эти бы вымести,
выблевав этот мрак.
+++
Ночник расплавленную тень
слоит игрой подлунных плясок,
гадальный синтез – ночь и день –
смущает память
и сгущает
в руке пружину. Пуст участок
кровати взмятой, на полу
тоске затягивает ворот
досужий хлыст, а помелу
стихи читая,
обещает
натискать жути. Перепорот
язык, и символ звука “Пшат”
меж сном и бодрым ищет щели.
И мысли с прытью лягушат
опрыскав тело
и не присно
спешат во влажную постель, и
кладут потомство в складках, как
недальновидные истомы.
Скользя, геном верстает брак
в тенях замшелых,
как в менисках,
уже уродствами искомых.
++++
Выступает из меня, нервно и ползуче,
самостийная опричнина, мрак предсмертно пучит.
Скрип петель и паника, как дуэт оккультный,
букв эпистолярный пласт развезли по стенам.
Взрывом хруст в колене –
диббук коснулся сути.
Пузырями фиолета, прячется за спину,
окружает и смеется, будто скребут глину.
Жидко кровь мутирует в тон амилнитрита,
мысли, формы, темпы, слухи теменью набухли.
Эхо приоткрыто
ковыряет в ухе.
Хрипло половица ноет, ток плеснул латунный,
жмется потно к изголовью – Ариман пластует,
изначально тень – душа. Взгляд уколет “Ремез”,
бледный с зеленью огонь, шарик жгучий, точка.
Буквы вдруг: мы здесь.
Сердце вспышкой вскочит
и таранит вдох. Качает в ритме бледно-шатком.
Густота теней рожает непроглядный чад. Ком
в горле давит, похищает голос, и натек озноб
за ворот, на шее пальцы гладят позвоночник.
В коконе дуггур, и зоб
сплел росток в сырь почек.
+++++
Качается шар ментальный,
приветливо тычет звездой, и дышит
на зеркало кто-то. Гляжу на дальний
источник света – луч тень ест в нише,
и тянет старой тьмой похмельной.
Вплывает призрак канители,
хамит оседло, ворчит в нос пришло.
Покой обнажает прохладу спальни,
когда я обкорнано гол и утерян.
Ищи “Драш” под стойкой буквы,
а лучше забудь, что читаешь, думай
о том, что таит экивок. Не нукай,
в пучке перезвоном родится люмен,
в тоске постится по Урану
Луна. Дно помыслами рвано,
на передовой этой жизни слюни
пускать не пристало. В стуке
тебе от сердца телеграмма:
прими семь пилюль, настойкой
запей и прикинься остатком хмари.
Отчаливай медленно, взлёт над койкой
привычное дело. Бутылка в баре,
и ты с тьмой в паре, ей же пьяный.
Впиваясь камерным сопрано,
луч лунный звуком мчится. Сварен
крутой кипяток из теней. Простой ком
из горла выкатился вяло.
++++++
Путешествие со сменой цветовой гаммы сопровождает приворот:
растопыривается темнота, и даже серая известь крошится с нот.
Вибрирует меж дрожащих пальцев и ткется из мира – худшее.
Трансмутируют частицы тени, мякнет от зыби подбрюшье,
и меняются местами, развороченные мысли и лики форм малых.
Каракули из личных знаков – новый системно-безумный навык.
Гомункулус из колбы дымится, обрывки размякших зеркал подбирает.
Так не бывает – шипит, раздвоенным языком, ум, пока тишина отмирает.
Клочья пыли движутся косо, прячутся, точно, отскакивающие от углов, мыши,
тебе не верилось так никогда в невесомость и грязь, и поэтому ты обижен.
Преображение оборачивается: берег зыбко оживает. Давление выше,
чем выдержит рядом стоящий. Сосуды опухли. В тебе заворочался пришлый.
Флуктуация утихает. Сходит на нет. Черное стало красным, непроницаемая
непрозрачность. Дробный шум опадает, идет сплошное беззвучие. От края
до края тянется дырявая чернота. Статуя из камня, как мост позади, запах
сладкого пота. Нет даже намека на искру, безволие в треснувших рамах.
В зеркале лицо растет из затылка, выворачивает ладони и, скинув душу,
перекувыркиваешься сквозь себя. Воздуха нет, нет тебя… ты укушен…
Если спустить мглистую глину на дно, вспомнить что-то, дать отвод,
перевернется обратно память. И вытащит золотом “Сод”.
+++++++
Тереблю, коцаю озябшими ногтями
ткань сумрака, одеялом застившую пол-лица.
Красные зерна грызу, понимаю тьму, не понимаю
себя, потому что не помню. Тень от столба торца.
Тики нервные, треск огарка, комната тонет в яме,
фитиль захлебнулся воском. Потух с ним и я. Таю…
Собрать напоследок предлоги, приставки,
выдернуть шнур звонка, осыпаться.
Выспаться, разумом только бы выспаться…
Шорох, под потолком хрустнула половица.
Глупая постановка. Призрак в немой заставке.
Выломал тут ребром скелет, корчей мастит провидца,
я вытягиваю блик дня из рванин тенет,
ну ты дождешься, в рот компот –
мечусь вонзить ему в пуповину спицей.
Да, на рывок меня хватит, хватит огня, пусть
ядовитого, желчного топлива.
Господу слово, коль я развалился на бред и грусть.
Господу имя моё, душу и серебро креста.
Эй, подземельные жути, я тут как топну вам,
надаю по рогам, а потом расскажу за Жизнь,
и настрою на новые покаяния, вот и злись, не злись,
знайте: вся ноша меня в ваших граблях пуста.
сентябрь-10 октября 2012