Эпистоляр.
Сан-Торас: литературный дневник.
ЛЕС:
Вы, помнится, писать просили... Да! – напишу – неужто нет? Сейчас затею в вашем стиле:
Иду. Отнюдь не Пикадилли. Щербат асфальт и парапет, стрижами мчат автомобили, взметаются лоскутья пыли и марлево фильтруют свет. Но что мне «Лондон щепетильный» и лоск ухоженных дорог? Подумаешь! Там жуткий смог. Не то что мой лоскутик пыльный: взлетел, пореял – и опал.
Мне видно море. Валит вал, взрыхляем заступом норд-оста. Отсюда не оценишь роста волны, взмывающей до скал – оборки, завитушки просто… Что мне? – не я держу штурвал. Как это Пушкин рифмовал? «Прощай, свободная стихия…» Я не прощаюсь – этот вид давно привычен и обжит. Но тьму рифмованной трухи я читала про морской пейзаж – ну да, красоты в раж и блажь нас повергают в самом деле. Для стихоплётов, рифмачей блаженство – в поисках ключей от тайны слов – лежать в постели, ероша мыслей ералаш... Вот вы метафору хотели?
Точней, не менее пяти мне было велено найти…
Ну вот вам: заступ и оборки. Сейчас пегаса разгоню в галоп – и вид морской сравню с рельефом суши: долы, горки…
А вот ещё! – Картинка быта: бурлит Нептуново корыто. Бригада прачек-нереид бельё владыке кипятит. Вскипают горы мыльной пены, переливаясь за края…
Ну, как метафора моя? Как впечатления от сцены?
А может быть (пришло на ум), весь этот многозвучный шум, присущий мощным водным глыбам, весь этот неумолчный гам, звучанье экзерсисов, гамм – огромный инструмент, орган, играющий судам и рыбам?
А может статься – верь, не верь, – что это грозный дикий зверь, шерсть у него сегодня дыбом…
Так значит, мерою таланта объявлен образ… Может быть. Как славно, проявляя прыть, воображать, мудрить, творить! И всё же, всё же, друг мой Санто… Всё так: поставленная цель, прилежный поиск варианта – и вот конструкция, модель!
Но в ней – натужность произвола… Ну что ж, полезно: это – школа. Неплохо дать себе приказ: ищи, душа, работай, глаз! Но скучно, коль дана наводка… Люблю, когда ворвется в стих случайно озаривший штрих, интуитивная находка! Вот что пьянит, бросает в дрожь! А троп надуманный похож на украшенье вроде банта или на вычурную брошь…
А Пушкин… как же Пушкин, Санто?
Как совершенства он достиг в словах бесхитростно-простых? Течёт, то сладостен, то горек, его живой, летучий стих без сложных образов лихих, без изощренных метафорик…
Так в чем поэзии секрет? Что в ней за таинство? – На это нет у меня, увы, ответа. И кто поэт, кто не поэт – скорей, чутьем определяю, а не анализом заслуг…
Я отвлеклась. С чего, мой друг, я начала? Ах да. Гуляю. Иду вдоль пыльного шоссе, гляжу на встрёпанное море, и, соглашаясь с вами, споря, леплю в подобие эссе обрывки мыслей и огрызки, тревожусь, думаю про вас и выполняю ваш наказ, пока от нашей переписки свободен яндекс-почтальон. Любуюсь, выбравшись на склон, как посейдоновый бульон вовсю кипит в огромной миске…
Сан-Торас
Читаю ленту вашего письма, по шлейфу грусти тянется тесьма, приклеенная белым флизелином моей волны. Плыву гардемарином, скорее к неизвестности, туда, где в берег бьется черная вода, за строчкой строчка. Ваши – стали шире. Прижился мой форматик А4... :)
Иной покрой: менял я силуэт, чтоб легкой рифме не ломать хребет.
Как там, в поэзе – строчат новый спам? – Не уловить моим больным глазам.
Полярной ночью в кровь разбил ботинки – кусаются колючие щетинки: стерня под Ахиллесовой пятой. Давно не красил холст – пейзаж… картинки… но не сверстать во тьме версты с верстой.
Зашоренно брожу в бессонных снах. Метафоры? Да, ну их, друг мой, нах! – Давно они грибницами нарыты: меняемся – стрекозы на корыто! В корыте Посейдоновский оффшор – налог с воды.
– Я к Богу… – но закрыто… Выходит, что не все еще прошел. Вот схема: знай, сверчушка, свой шесток! Но я не Пушкин – в смысле, что не вечен. Ему хватало славной русской речи и без метафор наваять стишок. Он ямб любил – от ритма до размера. А я – размах гекзаметров Гомера.
И он был слеп, не видел ни шиша, что, впрочем, безразлично для стиша.
Стих светит сам – в пути туманно-мглистом! Вот Шлиман докопался до нутра, слетели с Трои древние ветра – геологов труды, геодезистов… Но что нам Троя? – пепел от костра.
Кто нам Елена? – крестница, сестра?
Мы Василису-то едва воспели: на лошадь, да в избу – гаси пожар! - На плечи ей взвалили наш цяжар, похлеще всей ахейской цитадели. А надо бы сказать ей наконец:
– О, женщина творения венец! – прости! Тебе не сделал лучшей доли – похорони, поплачь – все в божьей воле.
Читаю в голос ваши письмена, меняю пароходы как перчатки. В моих словах поправьте опечатки, тут вечно с пунктуацией война.
Что о себе? – Шутя скажу – расстрою: тьму не развеял и не взял барьер, вот потому пишу фигню про Трою, хотя мне близок до смерти Гомер, о нем бы я и дольше говорил, он жив, как тот мудрец Мафусаил.
В Европе осень, падок желтый лист. О том, о сём… летят слова поземкой, и тянется строкой от вас тесемка, сюда ко мне, но я не столь речист. Иду вперед, уже по самой кромке…
Жаль, шутка не клюёт на дурнячка, хотя б апчхи с понюшки табачка.
Хотел на юмор заточить перо – не вышло Буратины из Пьеро.
Ну, чтобы Вас не сделать Несмеяной, скажу, что Буратино фшопу пьяный.
Я б ярче начеканил небылиц, когда бы не был королем больниц, врачом, читающим диагноз нудный. Я был бы сам обманываться рад! Мой Пушкин – обмануть меня не трудно,
а нереально в перечне утрат.
Ну, что сказать хорошей мысли ради? – как все-таки Онегин нас достал… слабею тихой сапой, как тот дядя – но дядю, впрочем, я давно послал. Ищу… найти хочу противоядий.
Где дамба – удержать девятый вал? – Не сдвинулся пока еще ни пяди.
Стоп! Лишнего с разбегу намарал. Закончить надо на веселой ноте – все, в общем, verу well, ну … Вы поймете.