Хроники жизни нашего рода, удивительные предания и трогательные подробности из жизни предков дошли до наших дней благодаря чудной памяти прапрабабушки Анны Николаевны Жуковской, которая к тому же была и неутомимой рассказчицей. Около ее старинного, резного, обитого красным бархатом кресла всегда стояла скамеечка, на которой любили сиживать, уютно примостившись, ее внучки Вера или Катя, с упоением слушавшие ее рассказы о семейных старинах…
«Я любила ее рассказы безконечно; теперь, как часто, с тоскою, вспоминаю я наши тихие вечера и ее родной голос; мне кажется, что я слышу еще постукивание граненых стеклянных флакончиков, в которых бабуня всегда носила с собой о-де-колон и нашатырный спирт, и звук ее маленького колокольчика, но я знаю, что ее нет уже больше, моей любимой, моей седенькой, и никогда я не услышу голоса ее, доставлявшего мне столько радости… «Всяко бывает, матушка», - говаривала бабушка, сидя со мною в уголке большого зала под образом Младенца Христа , приступая к истории сестер Предславинских»…
Так вспоминала свою бабушку Анну Николаевну Вера Александровна Жуковская в своей повести «Сестра Варенька», (была опубликована в 1914 году). События в «Сестре Вареньке» разворачивались в самом начале XIX века, колорит и подробности Александровской эпохи – все это в «Сестре Вареньке» узнаваемое, семейное, потому что было взято из рассказов Анны Николаевны. А потому и мельчайшие черты жизни тех времен в повести сохраняли очень ценные и неповторимые приметы подлинности, и даже речь повествователя – старинная, мягкая, плавно текущая, с слышимыми отголосками мелодики народного сказа, быть может, на наш теперешний взгляд, и несколько даже вычурная, - была никакой не стилизацией под старину, а заимствована из гораздо более глубокого и чистого первоисточника. Это была бабушкина речь…
Родилась Анна Николаевна, бабушка моих бабушек – Веры и Кати, их брата Александра Микулина и Жоржа (Георгия) Жуковского, молодого мичмана, геройски погибшего в Цусимском сражении, и его родной сестры Машуры (Марии Ивановны Ненюковой, урожденной Жуковской - детей старшего сына Анны Николаевны – Ивана Егоровича) в 1817 году и тихо угасла, сохраняя до последних минут ясность и твердость памяти, в 1912 году.
Какой век она прожила! Детство Анеты Стечкиной (так звали Анну Николаевну в ее родительской семье. Имя писалось через одно «н») прошло в атмосфере еще не остывших воспоминаний о наполеоновском нашествии. Анна Николаевна помнила множество живейших эпизодов из царствования императрицы Екатерины II, Павла I, во времена которых складывалась самая близкая к ней история и атмосфера жизни ее семьи, - тех, кого она лично помнила, знала, любила: ведь события и картины на исторической сцене меняются значительно быстрее, чем атмосфера и дух времени, прижившийся среди людей.
Детство ее пришлось на эпоху Александра I, юность, любовь и лучшие молодые годы замужества - на годы царствования Николая I, зрелость и «возраст мудрости» ее жизни охватили три царствования – Александра II, Александра III, Николая II. Это был волшебный кладезь не отвлеченных и успевших омертветь исторических воспоминаний, но живых и трепетных мимолетностей, еще хранивших ток жизни, помнивших ее болевые точки, ее непрерывную, естественную текучесть…
Без натяжки смело можно было назвать Анну Николаевну воплощением русского XIX века. Она была столбовой дворянкой с очень глубокими родовыми воспоминаниями (Стечькины были записаны в 6-ю часть древнего дворянства родословных книг Тульской губернии), хранительницей преданий чуть ли не со времен «Начальной летописи». Треть жизни ее прошла при крепостном праве со всем присущим тому времени самочувствием, реалиями и привычками. Анна Николаевна была типичной русской помещицей, укорененной в усадебной жизни, погруженной в стихию природы, свободы и широкого дыхания пространств, и в то же время никоим образом не страдала провинциальной ограниченностью - ни по складу души, ни по образованию и мышлению.
В ней жило удивительное сочетание природно-опытного и культурно выделанного знания: крестьянского трудолюбия (бедная недоходная усадьба, условия жизни, понуждавшие входить во все тонкости крестьянской работы и тяготы хозяйствования), непраздности, а, значит, и способности постигать жизнь в ее библейской первоосновной простоте («в поте лица твоего снеси хлеб твой…»), и истинно дворянского творческого чувства свободы и достоинства.
И все это вместе, пронизанное всегдашним искренним предстоянием пред очами Бога, хождением перед Богом, порождало тот единственный и неповторимый русский пушкинский дворянский тип, который поэт нес и в самом себе (дивный многозначащий, типично русский союз Александра Сергеевича и крепостной няни) и промыслительно запечатлел в образах героев «Капитанской дочки» и «Онегина», где выморочный герой-Петербуржец сопоставляется с чудным цветком русской дворянско-деревенской стихии – девочкой Таней. Но более всего, пожалуй, характер, образ и дух Анны и ее воспитания был близок духу «Повестей Белкина», неповторимому духу старинной русской жизни, русского благочестия и непременного свойства его – подлинной простоты, которой дышат и сохранившиеся до наших дней письма Анны Николаевны...
У прапрабабушки Анны Николаевны был дар слова от Бога, сбереженный от древнерусских корней, от того великого духовного дарения, которое когда-то щедро излилось на зачинавшийся и мужавший русский народ вместе с «миром излиянным» языка церковного-славянского. Тот русский язык был единым и пребогатным целым, диапазона всеохватного – земля и небо, и «гад морских подземный ход», свидетельствовал он о полноте национальной жизни, о богатстве оттенков ее, о разнообразии, глубине, широте и великодушии сердца народного, о самобытности характера его – непобедимого и в своем смирении, и в своей удали бесшабашной, и в своем заветном национальном желании объюродеть пред Богом, - то есть взять вот и отдать Богу совсем все – влоть до рассудка своего, до своего места и чина в этой человеческой жизни.
Именно язык этот исполнял (наполнял) духовной силой весь огромный жизненный опыт народа, возделывавшего гигантские пространства, сохранявшего притом и тепло и свет души, и поэзию жизни, которая в истинном своем понимании и есть обоженность. Намеренно употребляю это слово «обоженность», поскольку религиозность – слово не русское и не только по своему происхождению. Оно недостаточное, в своем оземлененном отражении определенных этапов погружения человека в безбрежную стихию Веры и определенных, ограниченных и оТграниченных отношений человека с Богом.
Прежним русским людям больше соответствовало понятие «обоженность» - но, конечно, не в прямом и строгом его богословском понимании, которое ставит обожение человека целью всей его жизни, синонимом совершенства и святости. Можно ведь употреблять понятие «обоженность» и в несколько более широком плане - как констатацию пребывания человека в Боге, в определенной духовной близости, или точнее - в устремленности к Нему, в особенной (дарованной Самим Богом) любви Божией – способностью слышания сердцем первично коснувшейся человека любви Самого Бога…
Анна Николаевна говорила по-русски так же замечательно хорошо, как, наверное, та же пушкинская Арина Родионовна. Отличаясь от нее разве что свободным владением несколькими иностранными языками. При этом, - что поражает! - чужестранной лексики она в русский язык никогда почти не примешивала. Это были редчайшие исключения. И сама этого не делала, и детей с внуками от того строго блюла, не позволяя, как она говорила, коверкать язык. На страже языка стояла ее вера, а язык – на страже ее Веры: инстинктивно чувствуя и сознавая, что чуждое слово несет и чуждое понятие, чуждый дух, который Вера отторгает, а если не будешь осторожно блюсти свою речь, то рано или поздно «исковерканный» язык начнет отторгать от тебя твою Веру.
Речь Анны Николаевны, как и речь многих ее сверстниц - но не всех: ко времени ее рождения в Петербурге уже многие дамы по-русски говорить уже и вовсе не умели, - была яркая, простонародно ухватистая, живая, которая бы нам, нынешним, жеманно опошлившимся со времен Петра, показались бы, - фи! – слишком грубой. Она говорила языком, к которому еще почти не прилипли кальки с европейских наречий. Сквозь эту немудреную русскую речь (как немудрена и речь Пушкина), - светилась еще незамутненная ипостась русскости.
…Анна Николаевна Жуковская – зятю Александру Александровичу Микулину (муж младшей дочери Веры) в декабре 1888 года из Москвы во Владимир:
Москва. Декабрь
«Дай Бог милый Саша, чтобы одна бедная кухарка не натворила крупной гадости. Здесь был на Николин день Саша Петров (Петровы – близкая родня Жуковских: сестра А.Н. Варенька вышла замуж за Александра Петрова. Имение их Васильки находилось в 8 км. от Орехова – прим. авт.) – мы еще ничего не зная, полюбопытствовали спросить, какова Афросинья, которая жила у них в Васильках. Он ужаснулся, что мы ее еще держим, там она всех перебаламутила и когда пришла к нему жаловаться на Тимофея, что он якобы избил ее, он, наведя справки, выгнал её в три шеи. А за скотом говорит, ходить умеет: Афросинья и известный тебе Автоном. Те самые человечки, которые обирали бедного Серафима (Серафим – племянник А.Н., сын уже покойной к тем годам любимой младшей сестры Вареньки. Он страдал запоями, человек был несчастный и кроткий. Опеку над ним, все расходы и попечения взял на себя добрый и сострадательный двоюродный брат Николай Егорович, так как родные братья Петровы – люди корня более жесткого, что ли, его очень обижали, - прим. авт.) до нитки.
Возьмет, бывало, 25 руб. Серафимушко у Коли, а Автоном сей час свезет к оной болезной Афросинье в дом, там подпоят его и отпустят голенького. А он мне, мерзавец Автоном, придет в Орехово и жалуется, что Серафимушко должен ему остался руб. 10. Невестка же Афросиньи - сестра Автономки. И вот, голубчик, в какой просак попалась я старуха, наняла на зиму такое сокровище. Прости Бог, чтобы сват этой мерзавки не натворил что-нибудь – он три года сидел в остроге за поджог целой деревни. Денег кухарка получила от меня и от Маши в три раза 3-50. Живет с 26 сентября и дополучить ей придется каких-нибудь 2 рубля – отчего мне она не сказала, что получила более чем за месяц, потому что нанята за 2-50 в месяц. В вымогательстве и сумятице их не учить. Довольно они попользовались от покойника (речь идет о Серафиме Петрове – прим. авт.). Все, бывало, он ими был доволен. Деньги его впрок им не пошли. Они бедны и наги. Аф. побиралась всю зиму. И откуда у ней деньги, ведь до копеечки они еще при нас истратили. Разве стащили что-нибудь у нас к Мягким, там Гришанушке мерзавцу тетенькой приходится.
Спаси нас Господь Бог – как-нибудь бы благополучно прошла зима без большой беды. Деньги думаю лутче выслать ей через волостного, чтобы и нога ее не была в Орехове. А раздражать тоже нельзя. Ишь! На каких разбойников мы наскочили. Не пришла она пешком, приехала. Автоном для сутяжничества не пожалеет лошади. Он и бедного Серафима всюду по кабакам возил, чтобы легче было его обирать. Да и нынешнею осенью явился после Васильков мне с претензиями на 25 руб. Якобы должных ему Серафимом. Я велела его прогнать…
Храни нас Бог от подобных головорезов – никогда Орехово не таскалось по судам и ни какие тяжбы. Даже и при Марфе не приходили в Москву. Боюсь, что разиня Акимка плохо запирает. Необходимо при приезде к вам съездить в Орехово и порасспросить Герасима, а то извольте видеть 5 руб. она невзыскивает, – Автоном за 15 копеек удушит отца родного. Я распорядилась, чтобы Герасим поставил сестру свою. Что бы все было сохранно – политично, премолчите с Акимом – не знаю, как теперь сладим привозкой теленка…..
P. S. Комиссия совсем съела Колю. Впрочем буду писать вскорости. Храни вас Бог".
На фотографии: Анна Николаевна Жуковская, ее младшая дочь Вера Егоровна Микулина с дочерьми Верой и Катей; Стоят слева направо: сын Анны Николаевны Николай Егорович Жуковский и муж Веры Егоровны – Александр Александрович Микулин. Снимок начала 90-х годов XIX века.
Продолжение следует…