***
Учусь у воздушного шарика чувству полёта,
свободе расстаться легко, отпуская ладонь.
А в небе просветы как лестничные пролёты -
нам всем оказаться там, как о земном ни долдонь.
Нам всем раствориться в потоках космической пыли,
как в музыке мы растворяем обиду и злость.
А счастье прошло по касательной, пулей навылет,
но кость не задета и, стало быть, всё обошлось.
Ах, жизнь так полна, что от смерти её не убудет.
И нежности тяжесть не раз нас заставит тонуть.
Но всё ещё будет — сдаётся мне — всё ещё будет!
Порою достаточно за угол лишь завернуть.
***
Трогательность весенняя и осенняя строгость, -
всё это разноголосья и полюса любви.
На краю воскресения и падения в пропасть -
только лишь ты зови меня, ты лишь останови.
Сколько грабель целовано — только не впрок уроки.
Пусть не дано изведать нам дважды одной реки,
пусть уже всё отлюблено - сладостны даже крохи.
Я соскребу любёнышей с каждой своей строки.
Пусть парусами алыми машет нам каравелла.
Ну а когда простишься ты, в прошлое уходя -
буду любить последнее — как это у Новеллы -
плащ твой, и гвоздь под кепкою, и даже след гвоздя.
Старые вещи
И дома те давно снесены,
и ушли в никуда коммуналки.
Только сны ими заселены,
чердаки, антресоли да свалки.
Этажерка, комод, абажур -
это вещи из прошлого счастья.
Новой жизни гламур и ажур
утвердились, победно их застя.
Стали чем-то ненужным, смешным -
белым слоником, старою ятью...
Что ж так мучит нам память и сны
бессердечное это изъятье!
Летний дворик. Висит простыня.
И, с восторгом внимавшая взрослым,
диафильмы глядит ребятня:
«Гуси-лебеди», «Орсо», «Морозко»...
Потирая коленки ушиб,
мы летели стремглав с косогора
и смотрели на танцы «больших»
через дырки глухого забора.
В Лету канули эти лета.
Лишь порой отзовётся уколом,
как услышишь «лото» иль «лапта»,
«перочистка», «гамак», «радиола»...
Эти вещие души вещей!
Вещи старой любви и сиротства.
До чего ж наше время нищей!
До чего же в нём больше уродства!
Моё прошлое, ты не прошло.
Моё дальнее, как же ты близко!
В этом мире, где пошло и зло,
не поставят тебе обелиска.
Но, свидетели жизни былой,
извлечённые мной из подвала,
подтвердят перед завтрашней мглой,
что жила я, существовала...
***
А у нашей любви поседели виски и ресницы...
Тридцать лет уж минуло, а кажется, будто вчера.
Мой немой визави - хладнокровный ноябрь бледнолицый
сквозь окно наблюдает за утренним бегом пера.
Сумасбродной весне до него как-то не было дела.
Лето — слишком лениво, ему не до этих морок.
А зима недоступна за рамою заледенелой.
Лишь прозрачная осень читает меня между строк.
Только ей, многомудрой, про жизнь и любовь интересно...
Только ей лишь известно, что будет с тобой и со мной.
Я немножко умру, а потом понемногу воскресну.
И мы встретимся снова какой-нибудь новой весной.
***
Взметнулась стая птиц и скрылась в облаках.
Как мудрый сфинкс, взирает кот на крыше.
Мир с нами говорит на стольких языках,
что лишь профан их может не расслышать.
Читаю не с листа — с зелёного листа,
где с полросинки всё понятно сердцу.
И речь ручья проста, прозрачна и чиста,
не нужен перевод единоверцу.
Не лезьте в словари, тетради теребя.
Всё в воздухе висит, чего уж проще.
Я слышу мир людей. Я слушаю себя.
Читаю с губ и двигаюсь наощупь.
***
Это ничего, что тебя — нигде.
Ты уже давно у меня везде -
в мыслях, в тетради и на звезде,
и в дебрях сна...
Это ничего, что не увидать.
Я всё равно не смогу предать
и ощущаю как благодать
каждый твой знак.
Бог не даёт гарантий ни в чём.
Выйдешь в булочную за калачом,
в карман потянешься за ключом -
а дома - нет...
Здесь больше нечем, некуда жить.
Мир разорвавшийся не зашить.
И остаётся лишь завершить
цепочку лет.
Невыносимо то, что теперь.
Неудержима прибыль потерь.
Недостижима милая тень.
Жизнь - на распыл.
Всё нажитое сведу к нулю,
прошлому — будущее скормлю,
но ты услышишь моё люблю,
где б ты ни был.
***
Надо мною плывут облака, тяжелея от нежности,
изливая в дождях вековую печаль по тебе.
Что-то есть в облаках от твоей ускользающей внешности,
перемен, что могли бы, но не совершились в судьбе.
О волшебные блики мне с детства знакомого облика,
колдовство очертаний родного до боли лица.
Я пытаюсь увидеть в рисунке летящего облака
профиль мамы живой, побелевшие кудри отца.
Вот он, хлеб для души в виде свеженебесного ломтика,
освещаемый солнцем, омытый в слезах и дожде.
И рождается в мире какая-то новая оптика,
когда видишь насквозь то, чего не увидеть нигде.
***
«Сезам, откройся», - говорю я сердцу
и размыкаю узкие края.
Оно лишь выход, потайная дверца,
возможность мира быть такой, как я.
Принять себя со всей вселенской дурью,
отринув смыслы, комплексы, расчёт.
Принять в себя рассветы, ночи, бури, -
пусть сквозь меня свободно жизнь течёт.
Забыть себя. Оставить на вокзале.
Чтоб мир в росе до клеточки проник.
И помнить лишь, что во вселенском зале
ты - микрофон, транслятор, проводник.
***
Не бояться зеркал и своих запоздалых прозрений,
отцеплять от себя якоря и чужие клише.
И уверенно «нет» говорить, не скрывая презренья,
и свободное «да» не таить в отворённой душе.
Пусть струится весна, унося, как щепу, в самотёке.
Пусть холодная осень не сводит безжалостных глаз.
Всюду жизнь, даже в самой тоскливой глухой безнадёге.
Надо лишь не мертветь, пока что-нибудь теплится в нас.
Сохранить то тепло за душой, распихать по карманам,
прислониться к единственным в мире плечам и губам,
и питаться как манной бесхитростным самообманом,
предпочтя его правде, свободе и вольным хлебам.
***
С тобою мне и стариться не страшно,
альбомы пожелтевшие листать.
И каждый миг сегодняшний, вчерашний -
готов воспоминаньем лучшим стать.
Тепло плиты, домашнего халата.
Покой и ясность вместо прежних смут.
Так хорошо, что я боюсь расплаты,
и неизвестно, что ещё возьмут.
Так хорошо, что сердце не вмещает...
И я рукой держусь за амулет.
А может, то судьба мне возвращает -
что задолжала за десятки лет?
***
Жизнь разверни вокруг своей оси
и тишину внутри себя спроси.
Словам и звукам дай на миг покой -
и смысл у них появится другой.
Экран судьбы обратно разверни.
Пусть чернота пока ему сродни,
но ты увидишь сквозь смеженье век -
чем прозорлив ослепший человек.
Уйди в себя, неведомым ведом,
как речка замирает подо льдом.
Взгляни с высот созвездий и планет.
Оттуда — лучший вид на этот свет.
И лишь тогда, узревши благодать,
ты свистни мир — он не заставит ждать.
***
Налицо улыбка,
а с изнанки — боль.
Ты играй мне, скрипка.
Сыпь на рану соль.
Старые обиды,
не поймёшь, на что.
Вся душа пробита,
словно решето.
Сердцу нужен роздых.
Этот мир — дурдом.
Музыку как воздух
я хватаю ртом.
Гребни волн упруги,
хоть по ним скользи.
Помню твои руки
и глаза вблизи.
Надо мной смеётся
или плачет Бах?
Память остаётся
в пальцах и губах.
В этих звуках адских
радость словно злость...
В королевстве Датском
что-то не срослось.
***
Между мною-сейчас и мною-тогда -
пропасть пространства, года, беда.
Между мною-сейчас и мною-потом -
гулкое эхо в дому пустом,
груда разбитых корыт и сердец
и персональный света конец.
Да, у этой жизни солёный вкус.
Вслед за поцелуем её — укус.
Жизнь прожить — по минному полю пройти.
Шаг чуть вправо - чуть влево, и всё — лети!
Если можешь всё ещё — то люби,
а не в силах — пластырем залепи
то, что мучит, плачет в тебе, кричит,
каждой строчкой ночью кровоточит...
Или лучше вовсе залить сургучом,
чтоб не думать больше уже ни о чём.
***
Ночь настанет и лягут в постель все, кто жизнью измучены.
Кто в свою, кто в чужую, а кто-то уже и ни в чью.
И никто не предскажет, кто в этом единственном случае
победит, проиграет, а может, сыграет в ничью.
И ответить не смогут ни Бог, ни гадалка, ни медиум,
для чего нам сияла с небес недоступных звезда.
Сериал моей жизни закончен. Финита комедия.
Пусть богатые плачут, а я улыбнусь навсегда.