Когда меня манила глубина,
и мир когда мне был немного тесен,
когда смущала круглая Луна,
тогда, в эпоху старых, добрых песен,
трельяж тебя послушно отражал,
ты в нем была единая в трех лицах,
но все прошло. Я не люблю зеркал…
(Не любит он, смотри какая птица! -
мне говорит мой внутренний партнер,
Шекспир был прав, и жизнь – театр, кстати),
теперь я, не взошедший на костер,
живу, и привыкаю к слову «батя».
Теперь я понимаю - был нелеп
энтузиазм мой в годы молодые;
зачем стучать в забытый богом склеп
с вопросом глупым – есть тут кто живые?
Те, перед кем словами я сорил,
и рвался в бой с решимостью комдива,
живут как будто из последних сил,
но полагают, что живут красиво.
Но где-то здесь уже родился Сам,
(так пес трехглавый лает, ветер носит),
не разберешь, шалом или салам,
невнятно он сквозь зубы произносит.
Принцессы на горошинах храпят,
скелеты извлекаются из шкафа
Пилат! – кричат, - ату его! Пилат!
А где Синедрион и Каиафа?
Я отпускаю вам свои грехи,
на ходиках в знак V сложились стрелки,
что ж, будем ироничны и тихи,
покуда не пришли еще сиделки.
И станем любоваться на закат,
на звезды, что рассыпаны как просо,
лишь иногда вплетая в хор цикад
слова. Не ради вечности, а просто…