В ту пору мы совсем не голодали:
говядины натруженное мясо,
скучая, возлежало на прилавках.
Стоял, сияя спесью жестяной,
в монументальной вечности Хеопса
деликатес из частиковых рыб.
Как ружья в тире клацали бидоны,
и девушка с коровьими глазами,
лицом, раскрашенным под гжель и хохлому,
молочных рек прокладывала русла.
Но жизнь пресна, когда всего в достатке
и детства вкус, и запах монотонен
без фетиша, съедобного божка…
я, забежав в кондитерский отдел,
глаза зажмурив, говорила:«фабель,
мой абель! Крибля-крабля, появись!»
Не знаю, было в дефиците волшебство
а, может, дефицит агар-агара?
Но мармелада не было упорно.
Стояла и смотрела на витрину,
где замерли в почётном карауле
два тульских пряника величественно-чёрствых
над розовым щербетным саркофагом.
К нему текли потоком бесконечным
печенья земляничные, галеты,
медовники с наморщенными лбами
и неподдельной грустью на лице.
Я выводила на витрине «Ленин»
дрожащим пальцем, но стирала тут же,
и если б мне сказали: «Выбирай,
вот, девочка, коробка с мармеладом,
вот – день в Москве, чтоб Ленина увидеть»
то умерла б от выбора такого.
Намного позже всё сбылось как будто.
О, сколько стало в жизни мармелада…
я все-таки увидела вождя. Нет, не того.
В стеклянном саркофаге
великий Мао возлежал. Но видеть
мне было почему-то дико, странно
лицо и руки в цвет лимонной корки,
как если бы увидела лимон,
изрезанный, засохший, в обрамленье
с годами не тускнеющего хаки.
Потоком скорбным тёк его народ.
Мне лица их похожие казались
арахисами в тёмном шоколаде,
облитые горчайшим шоколадом,
наполненные горьким шоколадом…
и я была похожа на арахис,
но в белой, легкомысленной глазури.
А после посещенья мавзолея,
в пекинском супермаркете купила
сортов так надцать всяких мармеладов:
малиновых, лимоновых, клубничных,
претенциозно манговых. Жевала,
разглядывая суетной Пекин
в окно такси.
Нет, не было и мысли
о том, что мука даже после смерти
быть идолом для своего народа.
Подумалось: мне в жизни повезло –
всех-всех, кого я знаю и люблю
минует эта участь.