А ты уходи.
Я тебя не пойму.
Исчезни за дверью знакомой квартиры.
А усли пойму, то уже не приму
в твоём испугавшемся
крошечном мире.
А если пойму, то начну презирать,
начну ненавидеть твою исхудалость
за ту безудержную жажду сказать,
проплакать и выразить женскую слабость.
Начну ненавидеть смешинки в глазах,
как будто обман или полупрезренье;
себя ненавидеть за то, что сказал,
как можно любить заколдованной тенью.
За то, что отдал откровенье своё,
как будто бы в склеп потемневший засунул.
Начну ненавидеть твоё бытиё,
как корень квадратный из выгодной суммы.
Начну забиваться в капканы твои
сначала зрачками,
а после мозгами,
чтоб, вспомнив, понять наши первые дни,
по-прежнему их именую азами.
Чтоб, вспомнив, забыть,
не простившись ни с чем,
чтоб после не каяться глупою злобой.
А ты уходи.
Вникуда.
Насовсем.
В компании хилых и пошленьких снобов.
Совсем уходи.
Не хочу понимать.
Внутри, кроме боли, ненужность осталась...
Наверное, будешь ещё проклинать
за то, что отверг твою женскую слабость.
Часть вторая.
"...Теперь,- она сказала,- уходи.-
И мягко провела кошачьей лапкой.-
Не вспоминай и втуне не води,
не станем мы играть с тобою в прятки."
Извечны в мире и любовь, и боль,
и радуга над горною дорогой...
По-девичьи недевичьей рукой
она ещё ласкала на пороге.
И естеству по-бабьи покорясь,
рвала в сердцах сухую паутину.
Ивроде бы случайной была связь,
исход, однако, был не без причины.