1. При дороге
В 33-ем году на икону
положили, младенца, тебя
и у шляха полынному лону
возвратили… Уже не скорбя…
Ибо мать и сестра не вставали,
батьку в глину свезли, за овраг,
и все хаты давно порубали
на баланду костлявых собак.
Положили тебя в придорожье,
в слобожанской солёной пыли,
чтоб Господь и случайный прохожий
над тобою склониться могли,
чтоб седая душа Украины
над тобой зарыдала на миг,
неповинно казнённому сыну
заглянув в нерассказанный лик…
Небом правишь ли, кривда земная?
Средь степи, в людоедском году,
cмотрит с л е п о Мария н е м а я.
Поднимаю дитя, поднимаю –
и по веку, г л у х о м у, иду…
2.
* * *
Опять распутица. Инфляция
идёт-бредёт сама собой.
За флага дрын зарёкся браться я –
власть властвует не головой,
но чревом, чреслами и шкурою,
но кровной кладкою яиц!
Когтит свой демос лапой бурою
и гложет мясо с рабских лиц.
В «Изгнанье бесов из Ареццо» я
вперяю семь столетий взор.
Но ни смириться, ни согреться я
так и не вправе до сих пор.
Ведь зло, что отовсюду изгнано,
пришло, – в большой тупик! – сюда,
где мозгом утренним обрызгана
царь-Иродова борода.
Пеняй на хворь мою невнятную,
здоровая моя родня.
Но снова выдохну стократно я:
«Вне покаянья нет ни дня,
когда бы сила зла не полнилась,
в бездушную вгрызаясь плоть…»
Деснице Китежа запомнилось:
«Ату, отрезанный ломоть!»
3. Аллегория срама
Животное с велюром на загривке,
с отравой страха в саморезах глаз,
из шлака терриконов, из фальшивки
косноязычных криворотых фраз
сварганенное – из всего, что гнило,
скользило под резиновой стопой!
Рептилия с угрюмо-злобной силой,
что станет, некий срок спустя, с тобой?
С тобой, кто cнова помыкает ненькой,
от срама и стыда уже чумной?
Да грянет Гонта разом с Кукубенкой,
да вспыхнет Стус звенящей купиной! –
Над преисподней, где под скрипку Кафки
Каддафи пляшет чёртом и Саддам…
Где лишь одной – но кровью сердца! – крапки,
Тарасовой – во гневе, оземь! – шапки,
не достаёт архангельским судам…