И познаете истину,
и истина сделает вас свободными.
Иоанн. 8:32
Он прикрывает веки, перебирает чётки,
нудно бубнит молитву, не вслушиваясь в слова
(если молитву сравнить с выбранной сетью в лодке,
то слова, в сравнении, не более чем плотва).
Близится вечер, о чем сообщает колокол.
Ветер в трубе печной задушевный рождает плач.
Он зажигает свечу и скрывает голову
под капюшоном, словно стесняющийся палач.
Он достает тетрадь, кладёт её на колени,
бережно раскрывает на первой странице, и,
словно по волшебству, - ложится узор на стены,
пламя свечи колеблется, будто зрачок змеи.
Когда накрывает ночь тёмным крылом вороньим,
и страницу стены рассекает ножом черта,
ликом вниз снимая со стен на кровать иконы,
он читает с конца псалтырь, не раскрывая рта.
Тьма опускается сразу, начинает давить,
ест, словно дым, глаза, ужом заползает в уши, -
до тех пор, пока пришедший на зов не примет вид,
достаточный для того, чтоб говорить и слушать.
Около часа длится таинственный разговор,
всё это время их лишь стены пустые слышат.
Гость растворяется тихо в тёмном окне, как вор.
Падает в круг из воска мёртвое тельце мыши.
Встряхиваясь, как пёс, свеча поднимает веко.
Иконы жмутся друг к другу. Холодно, как в аду.
На сером холсте стены - контуры человека
напоминают женщину, преданную суду.
Он долго ей смотрит в лицо, опускает плечи;
губы его шевелятся, слёзы бегут из глаз.
Он шепчет ей: "Мама, спасибо за эту встречу...
мама, я сожалею о сказанном в прошлый раз...
я снова мечтаю, мама... мне бы тебя обнять...
мама, мне больно... страшно... не переношу огня...
я больше не помню, мама... черт твоего лица...
мама, я не достоин... у боли моей конца...
мама, покайся... мамочка... Господи, не предай!"
Скатываясь на хрип, срываясь, крича фальцетом,
он долго беснуется, в бессвязном бреду ведя
монолог с тающим при свете свечи портретом,
засыпает к утру, насытившись разговором.
Проснувшись в поту, от крика, помнит обрывок сна:
мертвое солнце лижет угли костра, в котором
бьётся красивая женщина, похожая на....