БАБОЧКА В ЧАСАХ
Студенческий роман
Ирине Беляевой и моим однокурсникам – выпускникам журфака МГУ 1980-ого г. посвящается
ПЛАСТ 1 ПОЗНАНИЕ
Слова твои — шары лунные,
Катятся под ноги,
Поступь мою освещая...
Расстояния наши
Тяжестью ртутною
На лунных шарах оседают.
И есть что полнить — незнание,
Безумный лет однокрылой бабочки.
************
За краем горизонта
В той дальней точке
Нищенка забыла
свой узелок...
И с верою, что в нем —
Богатство жизни,
Она познала
силу возвращенья.
------------------
гл. 1
ИРИНИН ДЕНЬ
Отец святую Иринию
К коню привязал.
Но конь не пошел.
Копытом смертельно ударил конь
Старовера отца.
Ириния исцелила его.
Вознагражденье за наказанье
Пришло.
От веры одной исходя,
Другая рождается вера
Для пыток.
Шла святая Ириния
По мукам в ручье затонувшего снега,
По истлевающим в оболочке ягодам
Боярышника прошлогоднего.
Крылато разбрызгивая дороги,
Летели машины
За оградой университетского сада.
Шла святая Ириния
В изумрудно-зеленом пальто,
Словно лист одинокий
Неведомого истории дерева,
Вызревающего под снегом.
За надвинутым на глаза капюшоном
Скрывалась раздвоенность времени:
Далекого прошлого
С царством святых и грешников
И сегодняшнего, современного,
С тем же царством,
Но не святых и не грешников,
А просто студентов
Из храма науки двадцатого века,
В центре столицы.
Были лица как лица,
И лишь у Иринии
Лицо извергалось вулканическим горем,
Печалью неимоверною.
И звонки, зазывающие в аудиторию
С настойчивостью беспрекословною,
Совсем не влияли на нее,
Медленно уходящую
В проулки —
детеныши улиц московских.
Ее губы свою вызывали музыку,
Несоразмерную брякам звонков:
Жил-Был
Бог.
Жил-Был
Бог.
И колеса машин,
Ее губы подслушивая,
Передергиваясь, корежились
В своем монотонном движении
По заданности направляющих магистралей.
Они возмущенно взвизгивали,
Сигналя
Ее душе:
- Пробудись, прихожанка из века минувшего.
Пробудись! Ни еще, ни уже.
Скоро будет двухтысячный.
По его реноме
Бога в душах студенческих давно уже нет.
Его заменили знания о жизни Вселенной
И рацио,
Соскребанное со стен закопченных котлов
Из-под похлебок колосса.
Да и ты не святая,
От корней своих оторвав отголоски,
В своем общежитии
Тысячу раз лишенная девственности,
Хочешь себя продавить колесами
Из-за какого-то там Алеши,
В белом саване улетевшего
Из больничной палаты?
О, ангелы-сваты,
В трудах запотевшие,
Да потешьте ее,
Да потешьте ее,
Курочку, куце-крылатую
Зернышком понимания!
А она — круглый ноль дармового внимания
Закатывает под колеса,
Которые сдавливает
Вечно сдержанный тормоз,
Не признавая иронии
Расстающихся с жизнью.
Из-под колес поднимая пальто,
Как кузнечик поднимает зеленую мантию трав,
Отпрыгивая от опасности
Через границу, отпетую в ней,
Она в безграничность выводит духовный натиск,
Как мальчика за руку:
— Радуйся, звезды незаходимая мати,
Радуйся заре таинственно дне! –
Но в лоно молитвы
Уже постовой со свистком-прорицателем
Тянется к ней:
— Вы что, не в своем уме? —
А она, как мякиш, улыбку катая,
Проходит мимо
Сцепившихся бортиками машин,
Мимо трех кричащих мужчин
И какого-то одного,
Из-за полых деревьев тянувшего к ней руку,
За скорое исчезновенье
Прощенья просившего...
А она:
— Радуйся, прелести пещь угасившая;
Радуйся, Троицы таинники просвещающая... –
А неведомый, тайный прохожий,
Вытолкнувший ее из-под колес,
Вдруг обернулся. Она закричала:
— Алеша!-
И ветер с дороги машины унес,
Как рой комаров с незабытой скамейки.
С деревьев скользнули змейки
Зеленых волос...
И они пошли.
Десять долгих шагов по дороге рядом.
Поведя за собой прорву детей,
Бывшую одуванчиками с краю,
А ныне идущих за своими родителями
К середине дорожной твердыни.
Дорога лопается глиняными пузырями,
Качается, под ногами растрескиваясь.
Печь стоит посреди асфальта.
В ней они разжигают огонь
Накаленным взглядом...
Вдруг ОН с кончиков пальцев ее
Обрывает свою голубую ладонь:
- Не буди эту печь, не надо.
А не то огонь загудит
По невинным побегам...—
И летит ОН, лучинкой горящей летит,
Простонав бороздою по снегу —
Над Александровским садом,
Кремлевским фасадом и —
в небо...
И сыпались искры на бледном его пути,
Пока кувыркались бегло
Плоскости белых страниц —
Мумии мудрецов.
— Алеша! Верни мне твое лицо!
— Ирина, прости! Любимая, душу мою отпусти,
Не зазывай ее бледной букашкой на землю.
А в небе ей невыносимо
Держаться в твоем притяженье. —
— Любимый, я поняла,
Это болезнь худая
На небо к белым барашкам ушла
Облачком подкормиться.
Это ее унесла тонкотелая львица,
Которая запросто ходит по облакам,
Разносит наш голос в звонких стеклянных посудах,
Как яства приносят в светлицы.. .—
— Любимая, слышу,
Твой голос ко мне пришел,
Он, как незабудки, посреди облаков распустился,
Раскрылся
На спящей, туманом играющей клумбе... —
— Ты спрятался, да?
Ты снова озорничаешь?
Сейчас я найду тебя под покрывальцем цветов,
Сейчас, только облачко раскачаю
И дерну за край.
И ты упадешь,
Как дождь, одуванчикам на головы...
— Но я разобьюсь, и тогда
Всех солнечных жилок моих тебе не собрать,
Ведь их разнесут ручьи,
Поделят по островкам непроглянувших трав,
И в травах тебя
Пригоршнями воздуха станут пересыпать...
— Любимый, я воздух буду губами искать
И втягивать в грудь
За то, что умеет светиться тобой,
Быть теплым твоим существом,
За то, что с ладони моей сумеет скатиться
Всего лишь зазубринкой —
Сиротство мое на чуть-чуть поцарапать...
Мы будем, как мячики,
осенью в листья играть,
В листья играть, как в мячики...
У глаз и у пальцев Мы будем словам учиться,..
— А если я снова, снова слягу в больницу?...
— Тогда на чуть-чуть,
Чтоб не было больно весне,
Боярышник чтобы не смог простудиться,
И чтобы опять
Все кралась и кралась за нами
Зеленоволосая львица,
Чтоб тайнами
В белом колодце луны промышлять.
Чтобы в осоке гривастого берега прыгал
Твой человечек — душа, увидавшая крест.
Стала бы я для него
Той единственной пеною-рыбой,
Что никогда световых человечков не ест...—
- Но я ухожу, ухожу ...
Я туманом съедаем,
Необитаем дальнейший мой путь.
Голос твой пропадает,
Голос твой пропадает.
Ты, живая, земная, над пропастью с краю
Будь!
Будь!
Будь!...
....Мир снова пришел в движение.
На обороте холста
Машин навязчивое вторжение
Пошло по дорожным крестам.
И голоса нет от Алеши...
— Радуйся господа человеколюбца
Показавшая Христа...
Радуйся,
Огня поклонение угасившая!
Радуйся,
Пламене страстей изменяющая...
Это все про меня еще,
Это все про меня еще.
Алеша мой, господи,
Как же ты там?—
Опять — постовой,
Опять — догоняющий,
К девушке еле живой.
А она, отталкивая бедрами
Углы остроносых домов-кораблей,
Влетела в свою темнотой перерезанную комнату,
Снятую за сорок рублей.
И глотала снотворные, выметенные
Из всех углов и щелей.
И черной полоской, из холода собранной,
Из комариных жал
Вены кроила, всею природою
Над алым порезом дрожа.
Но пальцы его невидимые
Сокрушали ржавый металл.
Таблетки выкидывали изо рта
Эти пальцы невидимые.
А яда остатки высасывал поцелуй:
— Неправда, Ириния! Не озоруй!
С жизнью не будь в преступлении,
Если со мной... Не правда ли?
Не забывай меня, за...—
Он вложил в ее руки Евангелие
и ушел,
"закрыв за собой глаза".
И шальная машина предутренняя
Под окном, разминая шумом колесным мозг,
Снова волю дала тормозам.
— Как ты мог, Алеша, уйти, как мог,
Уйти,
"закрыв за собой глаза"?
Я же за —
Захочу только, стану твоя, небесная,
Я — невеста твоя неневестная.
Радуйся верных наставниц целомудрия:
Радуйся всех родов веселия...
Видишь, радуюсь я,
Невеста твоя неневестная,
Радуюсь
Во имя души спасения!
Земля — сотрясения.
Суть жития — потрясения.
Любовь, уходя, поедает мозг,
Чтоб выстроить мост вознесения.
Не понимаю рассудов пустых,
Сухо и ровно выстроенных,
Искры тогда лишь рассыплет цветок
В золотые кусты,
Если они, эти искры,
За лето выстраданные.
Дай же нам Бог
Никогда никого не судить,
И не считать чью-то рваную душу помешанной:
Если пришлось человеку подчас завыть,
Это не значит, что стал он
Собакой бешеной.
*********
Безумный лет однокрылой бабочки -
Я...Я...Я.,.
Хромая в воздухе деревянным крылом,
Оглушаю твои перламутры спокойствия.
Страницы книг из слоновой кости
Медленно всасывают
Мое... Мое... Мое...
Расселенное по рельсам утро.
Гл. 2
ДАНИ-НОЧЬ
Я даже не помню,
Когда ты на свете жил,
Тот новогодний
Из лунных снегов человек...
Снег проходящий,
Как таинство, нас окрестил,
И пропустил.
И ничего не предрек.
На горах Воробьевых
Под тяжестью вдетых друг в друга
Мышей-этажей
Данка длинные нити от звезд
Смотала в луну.
Этот теплый клубок,
Напитанный искрами рук
И с затерянным зернышком сна,
ОНА
Протянула летящему в небе окну.
Этот клубок ожиданья,
Как собственную планету,
Сотворенную из дыханья цветов,
Планету, которая тихо распустится в небе
И будет расти в нем сама по себе.
И сначала сквозь нее проявится
Зеленая шляпка ростка.
На нее прилетит стрекоза,
Стрекоза разбудит вулкан.
( продолжение следует)