…Октябрь, столь долгожданный,
будто встал во весь рост, как высок ты безнадёжно!
Продлись, не пожалей осеннего тепла
стрекозам краснобрюхим,
яростным и нахальным,
позволь им радоваться солнцу,
пока в затишье маньчжурский ветер...
Пусть шелестят над остывающими водами
их прозрачные с прожилками крыла.
Ещё бездвижны многоликие облака
под голубыми сводами… Пусть тешат мой слух,
одичалый от смердящих пресыщенных слов
человечьих досужих языков,
плетущих сплетни… Я, не уставший слушать
сухой треск богомола, прилёг в траве…
Блистает солнце в водах отражённых.
Покоен день. Пичужка из Китая озирается небоязливо.
«Привет!»-«Привет!»
Вчерашний друг протягивает руку. Я жму её.
Мне жаль руки… На озере уединённом
полыни запах стойкий уже не горек…
С Боратынским, юнцом,собеседую,
его мундир солдатский примеряю.
Не за счастьем отчий дом покинув,
искал он смысл в дорогах пыльных…
Из века девятнадцатого
я занесён в конец двадцатого, на край...
А наследует мне – пожалуй,
только старый тополь…
Да. Мой собеседник из мертвецов,
двадцатидвухлетний скорбный Боратынский,
раскрытой книжкой… Умом его,
его живою речью я заворожён.
Он, ответивший за воровство юнцов,
изгнанник полусвета, солдат финлядский,
стихом исповедальным,
меня утешит мудростью своей
многострадальной. Здесь, у озера, дубы
взбираются в гору на полусогнутых.
Лес, словно лоскутное оделяло
в жёлтых, красных пятнах цыганского табора…
Он говорил мне вслух. Пичужка из Китая
слушала в траве зелёной,
почти у ног моих… Мёртвых я люблю.
Они надежнее друзей. Люблю врагов,
они не могут предавать…
Я часто прятал ум. Средь глупых
быть умником немудрено.
Смешно, нелепо, безрассудно. Лелеял блажь…
Глядь, я тоже поглупел!
Жил средь трупов – живых весельчаков,
громыхал бубенчиком. Кому же песни пел,
скупой на слово? В подруге друга не нашёл.
А что же друг? Он вчерашний.
Мне руку подал. Равнодушная рука.
Слово «чернь» из века девятнадцатого
вошло и в мой язык… Темнеет. Пора.