На стальной пластине неба
вытравилась ночь.
Ветрами тени стремительно.
Мёртвые рядом.
Вдосталь тьмы.
Клокочет воздух, захлёбываясь темнотой.
Душная комната в рваном платье пыли,
разошедшиеся ноги сломленной Венеры,
пьяные волосы цепляют пальцы,
тёплая трубка играет с огнём,
дым цвета синяков обрамляет рот,
мёртвые головы бьются в паутинах томления,
изгибания,
рифмующиеся углы, обои в строки.
Поэты – жрецы абсолюта,
изящные нервы, ростки изумрудных токов,
Вещь сама по себе жонглирует ртутными шарами
в перчатках из чёрного хитина,
черепословит и славит нигредо,
взращивая и лелея энтропию.
В истовом свете искрения талой звезды Полынь
тонут колени.
На скелете лампового дыхания повешен пеньюар,
в когтях стула обмягшие чулки,
ржавыми спицами корсета пронзён дым,
мягкая музыка пудры резонирует
в гайморовых пазухах,
клубок обморочных губ
пауками разбегается по плечу.
Тела ниспадают
кровосочащимися кусками и гниют.
В гробу зеркала труп луны
с позвоночью изогнутой горбом
идёт тенистыми пятнами сплина.
Растерянная улица,
траурные осы гудят
в плафонах исхудавших фонарей,
гнилостная эмфизема тучи, вытекание глаза,
окислившиеся струи серебряной мороси
увлажнили растянутый занавес смога,
скрывающего ремонт звёзд.
В бушующем океане радио
расплываются, распадаясь,
медузы монотонных голосов.
Грудным кашлем порывов вздрагивает ветер,
вытирает с подбородка тёплый бархат слизи.
Потроха сновидений,
вскрытых внезапными воплями химер,
сметены в падальные переулки.
В дымный зев часов
крушится эстетика костяка,
веет плотное дыхание Сатурна,
утягивающее прочь вращение,
с пульсирующим гулом
ширится тушь,
изымающая вязь боли,
раздавливает мясо тьмы.
В холоде.