Пушились иглы комковато,
над лабиринтами ветвей
сине-зелено, рыжевато,
мерцая множеством огней.
Луч света в тоненьких иголках
летел сапфировой тропой,
и, преломляясь на осколках,
делился радужной игрой,
роднясь с карминовой корою,
осыпал серебристый бор,
пролился охрой огневою
на каждый снеговой бугор.
Сквозь серебро сосновых веток
виднелась свежая хвоя,
мороз сгустил дыханье крепко,
тревожа звоном хрусталя,
тенились плавные распадки
среди наеженых мальков,
геометрическим порядком
был вышит снеговой покров.
Лес дальше становясь темнее,
купался в тихой синеве,
и вдруг обратно розовея,
цветком рождался в снежной мгле.
В глубинах ледяного леса,
как бы горел большой огонь,
пронзавший синюю завесу,
вздымаясь как ретивый конь,
распламеняясь ручейками,
струился белой желтизной,
скользил извилисто с ветвями,
густел вишневой краснотой,
темнел весеннею сиренью,
и прятался в сосновый мех,
добавив темной карамели
в волнистость перелесных вех.
Потом пришел скрипящий вечер,
стемнела тихая тайга,
полунеслышной долгой речью
шептали ветки-покрова.
Легко малиновые перья
упавших солнечных лучей
скользили в сумрачном преддверье
в зигзагах ломаных теней.