В зале почему-то все смеялись.
Кто взахлёб, кто просто так, чуть-чуть.
Зрителям с эстрады продавалась
юмора препошленькая суть.
В зале почему-то все смеялись.
Может быть, и не было причины,
может быть, хотелось людям так.
В общем, беззаботная картина,
заурядный бытовой пустяк.
А быть может, не было причины.
И совсем не прячась и не мучась,
что слезам её в том зале места нет,
женщина оплакивала участь
сорока или немногим больше лет.
Женщина оплакивала участь...
Женщина, не мудрая едва ли,
презирая окруживший смех,
когда рядом снею хохотали.
Будто бы в костёр бросала снег
женщина, не мудрая едва ли.
Люди разучились удивляться.
В общем-то, как видно, всё равно
было им рыдать или смеяться,-
только бы со всеми заодно.
Люди научились притворяться.
На каком-то бабьем беспределе
женщины разбитое нутро
словно перископом в зал глядело
мокрыми хрусталями зрачков.
На каком-то бабьем беспределе.
Выступали, будто восставали
крамольные слёзы против зла.
Всей несовместимостью кричала,
всей необъяснимостью звала
женщина, измученная залом.
В зале почему-то все смеялись,
женщину не понял здесь никто,
потому что просто не вписалось,
не вмещалось, не обосновалось
в горе одинокое нутро.
В зале почему-то все смеялись...