Данный рассказ временно помещаю на Стихи.ру,
поскольку несколько оздачен равнодушным к нему
отношением на Прозе.ру. Иду к читателю, как
Магомет к горе.
Широкой общественности известно имя одного Брута, главного из убийц Цезаря. Род Брутов был весьма многочислен и известен. Я насчитал четырёх Брутов, оставивших ощутимый след в истории Древнего Рима.
Данный рассказ о Бруте (условно №2) - народном трибуне, борце с тиранией.
(Брут №3 - организовал убийство Цезаря два десятиления спустя.)
...
Семидесятые годы до новой эры. Диктатура Мария носит умеренный характер. В обществе довольно комфортно чувствуют себя демократические течения. Марк Брут и Лепид, Карбон и юный Цезарь представляют своеобразную оппозицию спивающемуся диктатору. Марк Брут (второй из древнего рода Брутов) – народный трибун, отстаивает в Сенате интересы толпы.
Далеко не аскетический образ жизни не делает Мария долгожителем, и на смену ему приходит трезвомыслящий и потому, вероятно, лишенный благодушия Сулла. Наиболее активный Карбон в одночасье лишается головы, Цезарь отправляется в изгнание, Лепид и Брут, трезво оценив обстановку, сидят в Риме тихо, как мышки.
Сулла тоже не вечен, и консулами становятся Помпей и Красс. Возмужавшие и истосковавшиеся по общественной деятельности Брут и Лепид, расправив плечи и поиграв мускулами, поднимают народное восстание в Цизальпийской Галлии. Они представляют интересы народа, их не устраивает патрицианское консульство.
Помпей брошен на подавление.
…
Горная тропинка то петляла в зарослях, то отвесной скалой оттеснялась к самому обрыву.
Титц, непривычный к горам, заглянув в подёрнутую дымкой глубину, ощутил холодок в животе и шёл, инстинктивно отклоняясь от пропасти, почти задевая плечом скалу. Марк двигался безучастно, порой ставя ногу в опасной близости от обрыва. Руки его были связаны за спиной, конец верёвки держал в руке Титц.
Когда они отошли далеко от лагеря, он бросил пеньковый жгут на шею Марка. Павел шёл позади, храня угрюмое молчание. Тропинка едва угадывалась, плитняк под ногами порос мхом, пересекался тёмными полосами грунтовых вод.
– Ты бы бежал, Марк, – сказал Титц.
Сказал, лишь бы сказать, молчание тяготило его. – Бежал бы; нам меньше хлопот – не тащиться до самого Рима. Скажем, что ты свалился в бездну и тебя съели шакалы.
Марк промолчал, Павел брезгливо поморщился. Он презирал Титца, он
стыдился Марка, ему противна была роль, отведённая ему в этом спектакле. Его мучила совесть.
– Развяжи его, Тит, – сказал он.
– Уйдёт, – сказал Титц, – а мне потом Помпей уши отрубит.
– Не уйдёт, – сказал Павел, – не тот это человек. Не то, что мы с тобой.
– А что мы? – сказал Титц, – чем мы плохи?
– Дерьмо собачье, – сказал Павел.
– Ну, это ты о себе, – возразил Титц.
– А ты – дерьмо собаки, у которой худо с животом.
Титц не обиделся.
Павел чиркнул мечом по узлам на верёвке. Марк размял немеющие кисти.
– Перед городом свяжу, – сказал Титц и обмотал верёвку вокруг талии.
За все время Марк ни разу не оглянулся. Не оглянулся он и тогда, когда ему освободили руки. Павел сделался ещё угрюмее.
Марк шёл не сбавляя темпа.
Павел знал, о чём думает Марк. Марк Юний Брут проиграл не только сражение, он проиграл дело жизни, он проиграл саму жизнь. Марк нисколько не сомневался, что, решись он бежать, его конвоиры ему бы не препятствовали. Только к чему это? Огонь восстания погас, толпа смирилась. Битый полководец, побеждённый вожак навсегда лишается авторитета. Его удел – насмешки и молчаливое сожаление.
Он уже не хозяин ни себе, ни своей жизни.
А как было прежде! Как славно всё начиналось! Был взлёт, была удача, было единомыслие. Боги были заодно с ними.
Только позже стало ясно, что нерегулярное, необученное, плохо вооруженное войско не способно к масштабным действиям. Земледельцы привязаны к своим селениям, скотоводы – к пастбищам, рыболовы и охотники – к рекам и лесам, и все в итоге – к своим семьям, жёнам, детям. Вблизи своих селений это были орлы, звери, воины достойные высшей похвалы, но их бойцовский задор угасал с удалением от родного очага.
Войско Марка было разбито, остатки окружены в долине и отрезаны от спасительных гор.
…
Помпей остановил коня на вершине невысокого холма. В пыльном мареве не далее пяти стадий он смутно различил мечущегося на рыжем коне Марка, который пытался организовать круговую оборону.
Окруженные войска были деморализованы. Из оставшихся едва можно было сколотить когорту.
Помпей освободил левое стремя:
– Глашатая ко мне!
Глашатай вставил ногу в стремя и, взявшись за изгиб седла, выпрямился почти вровень с плечом Помпея.
– Произнеси, что полагается в данном случае!
Глашатай был невелик ростом, тщедушен, горбонос. Глубоко посаженные глаза он редко поднимал от земли, но если смотрел, то мало кто выдерживал его взгляд. Природная дерзость, подкреплённая близостью к властителям, наделяла его взгляд магической силой.
Помпей мог играть в демократию, ему не надо было унижаться до гнева в
адрес забывшего своё место подчинённого. Незаметный и находящийся всегда рядом глашатай вскидывал на нарушителя субординации глаза, и тот мгновенно вспоминал свой ранг.
Глашатай вскинул голову и набрал в грудь воздуха. Лицо его приобрело значимость.
– Марк Юний Брут! – прокричал он.
От его голоса конь Помпея присел и переступил задними ногами.
– Марк Юний Брут! – глашатай приложил ко рту ладонь, – моими устами с тобой говорит Гней Помпей Магн!
Помпей выпрямился в седле и поднял меч, подтверждая сказанное.
- Марк, не нужно лишней крови! Сложи оружие и тебе гарантирована жизнь!
Марк уже давно понял, что воины не желают биться до последнего, не желают ожесточать противника, не желают доводить дело до поголовного истребления.
Их ещё поддерживал запал боя, но он стремительно угасал.
– Я не нуждаюсь в твоей милости, – голос Марка был достаточно силён и хорошо слышен, его не относило ветром, – сохрани жизнь моим воинам и они сложат оружие.
Марк сошёл с коня. Это значило, что он слагает с себя полномочия главнокомандующего.
С десятком самых верных и не смирившихся с поражением товарищей он пошёл на прорыв, не столько питая призрачную надежду прорваться к горам, сколько желая достойно встретить смерть. В тесной схватке, больше похожей на драку, их затоптали, обезоружили и связанными доставили пред лицо Помпея. Сподвижников отвели в сторону и без всяких церемоний порубили. Марка Помпей не решился предавать смерти публично – он знал, что вождь повстанцев пользуется уважением у народа и не хотел стяжать себе славу карателя.
– Я не властен судить или миловать Марка Юния Брута. Я преклоняюсь перед его мужеством, я уважаю мнение народа, интересы которого представлял Марк, и кто знает, не занял бы я место Марка, если бы не оказался на своём.
Это была явная и бесцеремонная ложь, не обоснованная никаким здравым смыслом. Но Помпей знал, что слова его будут услышаны в массах и добавят ему симпатии плебса. Надо было исподволь склонять расположение народа на свою сторону.
– Я не волен распоряжаться дальнейшей судьбой Марка, – он опять врал, но очень искусно, – это сделает Сенат. Кеосс, организуй доставку Брута в Рим, и чтобы в дороге волос не упал с головы почётного пленного.
Помпей врал в третий раз, поскольку подобное поручение Кеоссу означало смертный приговор с тайным исполнением.
…
– Павел, – наконец заговорил Марк, – ты был одним из первых, вставших рядом со мной, кто поддержал моё дело. Теперь ты в числе раскаявшихся и прощенных. Я уверен, что твоё раскаяние неискренне. Это понимают и простившие тебя, поэтому твоё раскаяние должно быть подтверждено моей
кровью. Я прекрасно понимаю, что не дойду до Рима – слишком хорошо я знаю
Помпея. Но я верю, что придёт время и ты поднимешь уроненный мною меч.
Что это время придёт я не сомневаюсь - чаша терпения угнетённых всегда полна до краёв. Ты достаточно молод и достаточно мудр. К тому времени ты станешь зрелым и, надеюсь, избавишься от своего главного недостатка – излишней совестливости. Ради нашего дела, ради свободы народа, ты должен сделать то, чего от тебя хотят. Не бойся взять на себя мою кровь. Моя жизнь не имеет дальнейшего смысла. Если ты не сделаешь этого, я уйду из жизни сам, но я презираю самоубийц и надеюсь на твою помощь.
– Что ты, Марк, – запоздало возразил Титц, – что ты такое говоришь. Если я не доставлю тебя в Рим, лишусь головы.
Голос Титца звучал фальшиво, Марк опять замкнулся, Павел смотрел в сторону.
Через тропинку с шипением скользнул полоз и скрылся в кустах.
Павел повернул голову:
– Я много думал, Марк. Не в совести дело, есть она или нет. И не в зрелости и мудрости. Народ, о котором мы с тобой печемся, способен взять власть (иногда), но не способен ею распорядиться. Демократия, взятая с боя, требует немедленной диктатуры, самой жёсткой и безжалостной, иначе теряются всякие признаки общественного устройства. Нация превращается в стаю, где сильные пожирают слабых.
Тропа ушла от обрыва. Титц развлекался тем, что срубал мечом тонкие, но очень прочные стволики самшита. Разговор был ему неинтересен.
– Стоит ли проливать кровь, – продолжал Павел, – рушить построенное, чтобы прийти к тому, от чего ушли.
– Народ всегда избирает себе достойного управителя, – Марк оживился, повернул, наконец, лицо к Павлу и приостановился.
– Держи дистанцию! – Титц выставил меч.
- Уймись! – Павел взял Титца за плечо и оттеснил назад.
– Как можн проявлять свою честность перед лицом необходимости? – ответил он Марку. – Тебе надо покорить племя, стоящее на пути торговых связей твоего народа и ты сделаешь убийц из мирных ремесленников. Тебе надо содержать армию – и ты будешь собирать налоги, отнимать у тружеников нажитое их трудом. Тебе нужен порядок в государстве – и ты будешь наказывать неугодных, а твой же народ будет считать их невинно пострадавшими. Ты будешь рубить руки ворам, а простолюдины осудят тебя, поскольку вор уравнивает бедных и богатых.
Ты или плохо знаешь толпу, Марк, или закрываешь глаза на её сущность. Вчерашний раб, получив свободу и видимость власти, немедленно начинает требовать себе привилегий, которых достигают умом, а не только мозолями на руках. Он развращается и без палки не займёт своё место в обществе, отведённое ему природой, мерой ума и способностей. И ты, Марк, будешь вынужден, оставив палку, взяться за меч. И опять придёшь к тому, от чего ушёл. Ты опять получишь войну, только тираном будешь уже ты.
Марк сбился с шага, наступив на камень.
– Смотри под ноги, – подал голос Титц, – у меня нет желания тащить тебя на себе с вывихнутой стопой!
– В чём-то ты прав, Павел, – сказал Марк, – но ты судишь поверхностно.
За деревьями не видишь леса. Не мы влияем на ход вещей, обстоятельства выбирают нас. Но уж, поскольку ОБСТОЯТЕЛЬСТВА выбрали нас, они позволяют нам в известной мере влиять на себя. Я понятно говорю? Мы имеем возможность направить события в нужную, полезную для общества сторону. Для этого понадобятся и скидываемая тобой со счетов честность, совестливость и добропорядочность. Нельзя бесконечно доверять управление миром только подлости и корыстной жестокости.
Тропинка сузилась, Титц пошёл боком, прижавшись спиной к стене. Лоб его покрылся испариной. Он старался не смотреть вниз, он панически боялся высоты.
– Когда кончится эта проклятая гора, – он бодрил себя и бранью скрывал страх, - в долине можно передохнуть, поесть и искупаться.
– Кончай паясничать, Тит, – наконец удостоил его своим вниманием Марк, – ты прекрасно знаешь, что к долине не дойдёшь. Ты вернёшься с полдороги. Твой путь до середины горы, где заросли, где путники бывают только в сезон сбора урожая, где легко не оставить следов.
Обрыв отступил, и Титц опять обрёл уверенность. Краем одежды он вытер лоб.
– Складно ты говоришь, Марк, – сказал он, – если бы я умел управляться со своим языком так же, я не ходил бы по горам в духоту, рискуя свернуть шею. Скопил бы деньжат, купил себе должность адвоката или лучше судьи и пил бы по вечерам прозрачное «Карарское».
Некоторое время шли молча. Титц зажал в кулаке ветку барбарисового куста, потянул, отправил в рот полную пригоршню мелких листьев и стал жевать, страдальчески морщась от их кислоты.
- Попробуй, - предложил он Павлу, - освежает!
Дятел выбил на вершине сухого дерева гулкую дробь и замер, провожая путников глазом.
– В любом случае, Павел, – сказал Марк, – в ближайшие 10 - 20 лет ОБСТОЯТЕЛЬСТВА меня не востребуют. История не знает случая, чтобы правитель, потеряв власть однажды, смог её вернуть вновь. Кратковременные эпизоды не в счёт. И всё же, мне хотелось бы, чтобы ты занял моё место со временем.
– Нет, Марк, – сказал Павел, – я уже достиг своей вершины, я на большее не способен, это мой предел. Обстоятельства меня не востребуют. Я – это твоё жалкое отражение. Найдутся другие, более сильные, более дерзкие и более дальновидные. Но, боюсь, конец их будет подобен нашему.
Я достаточно осквернил свою совесть и откуплюсь своей головой в честном бою. А пока моя голова при мне, останусь на воинской службе.
– Что Лепид? – спросил Марк.
– Лепид оказался умней всех нас, - ответил Титц с ноткой иронии, - он вовремя здраво оценил обстановку. Он ушёл от борьбы. Можешь считать его предателем, Марк. А можешь и не считать, ему теперь всё равно.
Титц сделал паузу, ожидая уточняющего вопроса Марка и, не дождавшись, продолжил:
– Сегодня утром, перед нашим уходом, пришли с повинной сопровождавшие Лепида. Он умер перед рассветом от сердечного приступа. Ему следовало бы вести размеренный образ жизни. Спать в постели, а не на земле у костра.
Марк никак не среагировал на сообщение Титца.
– Достойный был муж, – сказал Павел и посмотрел на небо, как бы ожидая подтверждения своим словам.
……
Они долго карабкались, выходя к перевалу, по неглубокому ущелью, на котором ручей образовывал каскады небольших водопадов. Под каждым водопадом лужа-озерцо. В ущелье было пасмурно и сыро. То тут, то там путь преграждали замшелые стволы упавших деревьев.
Титц насчитал три раза по пять водопадов, сбился со счёта и сопя, почти на четвереньках карабкался наверх. Ущелье сузилось и тропа, наконец, ушла в сторону.
– Павел, – сказал Марк, – проследи, чтобы этот несолидный человек (он
имел в виду Титца) не ударил меня в спину, я не хочу позорной смерти.
Титц промолчал.
– Лучше, – продолжал Марк, – если ты вложишь мне в руку свой меч – сладко умирать с оружием в руках.
- Ещё чего, - пробормотал Титц.
- Тогда я не побрезгую подставить шею Титцу, - продолжил Марк.
Титц опять промолчал.
Тропинка вышла к неширокой поляне, поросшей папоротником. Титц толкнул локтем Павла - «здесь!».
Лицо Павла окаменело. Титц зло посмотрел на него, увидел безвольную руку Павла, не сделавшую движения к мечу и, прыгнув вперёд, рукоятью меча ударил Марка в затылок. Рубить сзади низкорослому Титцу было неудобно. Марк рухнул на колени. Титц схвати его за волосы и пригнул голову к земле. «Руби!» – прошипел он. Марк попытался подняться и завалился, подминая Титца. Потом встал на четвереньки и повёл плечами, освобождаясь. Павел наконец обнажил меч. Он стоял чуть в стороне и, чтобы ударить точно поперёк шеи, надо было сделать шаг влево.
Марк оторвал руку от земли и схватил Титца за одежду.
– Встретить… смерть … в лицо, – прохрипел он, – э-х-х!
Титц, разрывая подлатник, прыгнул вперёд и уже обеими руками пригнул голову Марка: «Руби!» – свирепо захрипел он.
Павел наконец сделал необходимый шаг и с выдохом ударил мечом. Голова Марка на лоскуте кожи повисла под грудью, из сократившихся мышц выперла ослепительно белая трахея. Две тугие струи из сонных артерий окропили кусты, потом сердце остановилось и кровь горячей волной поползла на спутанные на затылке волосы головы Марка.
Руки Марка разехались и он упал грудью на свою голову. Голова выскользнула из-под него и нелепо вывернулась вперёд подбородком.
Титц обмакнул свой меч в кровь Марка.
- Половина крови на мне, - сказал он Павлу.
Павел присел, вложил свой меч в руку Марка, сжал его ладонь на рукояти, помолчал. Потом взял меч, выпрямился, посмотрел на Титца так, что тот попятился и, не оглядываясь, пошёл назад.
Титц подтащил тяжёлое тело Марка к обрыву. Хоронить в каменистом грунте было бессмысленно. Титц знал, что нарушает священный долг римлянина, не предав земле тело мёртвого, будь то свой воин или противник: «Но как я предам его земле, – бормотал в своё оправдание Титц, – если в скале не выбьешь ложа, и нет достаточно камней, чтобы укрыть тело. Да и кто увидит, разве одинокий орёл в небе, да птицы в ветвях. Павел тоже будет молчать до конца жизни, незачем ему делиться своим позором».
Титца не очень волновала моральная сторона дела, он знал – в случае огласки виновный подлежит смертной казни. Он помнил передаваемую из поколения в поколение быль, когда воины, выигравшие морское сражение и из-за шторма не сумевшие предать земле тела погибших, вместо почестей были казнены по возвращению.
Титц столкнул Марка в пропасть. Тело ударилось о выступ скалы, оторвавшаяся голова с глухим стуком скатилась ко дну ущелья.
«Стервятники и шакалы позаботятся о покойнике, – успокоил себя Титц, – к вечеру останутся чистые кости».
Он вытер о папоротник свой меч и с уважением подумал о Марке: «Сильный был человек, уважаемый, а умер без славы, и не моя вина в его смерти».
Через минуту он уже думал о том, чем он будет ужинать и где раздобыть
вина, чтобы пища хорошо усвоилась и сон был крепок.
Павла он настиг у водопадов.
2002 - 2011 г.г.