Вспоминаю…В Казани мы жили в Адмиралтейской слободе на улице Серп и молот рядом с кинотеатром «Звёздочка» и железнодорожным переездом. Два двухэтажных деревянных дома с большими воротами между ними и калиткой образовывали уютный дворик с сараями и поленницами дров в глубине. Каждый раз, как только я открывал калитку, мои глаза упирались в силуэт Казанского кремля с тревожным кинжальным шпилем башни Сююмбике там, вдали за Казанкой.
Недалеко от переезда находилась платформа «Лагерная» и туда мимо нас часто шли колонны солдат с винтовками, пулемётами, противотанковыми ружьями, лошади катили маленькие пушки /сорокопятки/. На фронт. Пели песни: «Белоруссия родная, Украина золотая, наше счастье дорогое никогда врагу не отдадим», или – «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поёт». Однажды из такой колонны к нам зашёл в шинели с винтовкой и патронташами на ремне дядя.
Оказалось – это действительно был мой родной дядя, брат отца, побывавший уже в боях и приехавший в Казань за пополнением. Он посидел не снимая шинели несколько минут, поговорил, дал мне потрогать его подсумки и ушёл… навсегда, и это всё, что я потом, после войны мог рассказать своему двоюродному брату о его отце.
В нашей квартире кроме хозяев – двух стариков, отправивших своего сына на фронт танкистом и получивших потом похоронку, жила ещё эвакуированная из Ленинграда женщина с двумя дочерями: Людмилой и Адой. Ада – моя ровесница бывало садилась на пол в уголок и пела раскачиваясь: «Глазки усните, Милка придёт, я её зарэжу…» - напирая на звук «э». Она плохо владела одной ручкой, говорили – от бомбёжки. Людмила была на год старше меня, красиваяяя! Ей мать из марли сшила наряд царевны, корону на голову и Милка плыла по общей кухне как по тронному залу, а я смотрел и жалел, что нет у меня ни кольчуги , ни шлема, ни щита, ни меча, и я не Руслан. Как только была прорвана блокада Ленинграда они всеми правдами и неправдами добились разрешения вернуться домой и уехали.
Адмиралтейская слобода от Казани отрезана Волгой и Казанкой и соединяется с центром дамбой, точнее – двумя дамбами. По одной бегут поезда, по другой машины и трамваи. Сейчас, в результате строительства Куйбышевской ГЭС, многое изменилось, вода поднялась,речной порт прямо у городских стен, а тогда, в войну, летом Волга далеко убегала от Казани, образуя сухую пойму с протоками, островками. В этой пойме на маленьком клочке земли летом сорок второго мои родители посадили картофельные глазки.За зиму 41-42 наголодались, продали всё, что только можно было продать,даже любимые отцовские позолоченные карманные часы с музыкой, мама ездила в татарскую деревню, на вырученные деньги купила мешок муки. Тем и спаслись, а теперь выросла ещё отличная картошка и жизнь повеселела.
Еда и тепло – основные вожделения тех военных лет. Как-то мы с мамой зашли в столовую воинской части, на кухне которой она работала. Пока мама обговаривала свои вопросы, шеф-повар, старшина огромных размеров усадил меня за стол и принёс миску пшённой каши. Я в жизни не ел ничего вкуснее. Это было лучше даже, чем мороженое у нашей «Звёздочки», которое мне иногда покупала мама. «Ешь, ешь, малец. Эх, до войны у нас на житомирщине этой пшёнки было сколько хочешь!»-балагурил старшина, а я не ел, а уплетал и думал про себя: «Врёшь старшина. Как это – сколько хочешь? Не бывает же у кинотеатра мороженого сколько хочешь?»
Я уже не помню, чем нас кормили в детсаду. Но три продукта запомнил на всю жизнь. Это сушёная вобла, картофельное пюре на воде и горько-солёная кетовая икра. К концу войны нас стали поить рыбьим жиром. Он тоже был противным, но там проглотил быстренько и всё, а здесь надо было давиться безвкусной картошкой да ещё жевать эти горько-солёные горошины-икринки. Воспитательница показывала нам всем шприц и говорила: «Кто не съест, буду делать укол.» И мы плакали и давились. Я картофельное пюре до сих пор ненавижу, а вот икру…сейчас бы мне её. Воблу лущили, как семечки, вместо конфет.
Как-то мы с подружкой с нашего двора Томкой остались дома (наверно в садике был карантин). Родители на работе а мы заигрались, проголодались конечно и Томка потащила меня к себе домой гороховый суп есть. Суп был классный и мы его весь съели. Потом Томка плакала, что отец пришёл с работы, а есть нечего, и я на всю жизнь запомнил, что никогда нельзя съедать всё – кто-то останется голодным. До сих пор я из гостей прихожу голодным, какие бы там прекрасные разносолы не были, жена меня ругает, но это во мне уже не изменить...
Рисунок из интернета