Извилистым мазком Ван Гога
из красок, песен, сновидений
я напишу единорога.
Забытый белоснежный гений
любви и дружбы. У чертога
он не стоял перед дилеммой,
страшась переступить порога,
иного выбора вселенной.
Касаясь гривой еле-еле
ветвей свисающих, до крема
копытом сливочную зелень
перин взбивал в садах Эдема.
Ребенком, с грацией игривой,
толкался в женские колени.
В сиянье пен: волос и гривы
вплетались грезы наслаждений.
Он доверялся деве дивной
и шел за ней послушной тенью.
С глазами цвета чернослива,
несоблазненных сластью денег.
И в полнолунном танце снова,
скользя предвестником тотема,
терял на счастье ей подкову
в садах цветущего Эдема.
**
Пыльную бурю ветер пустыни принес.
Снова дороги спят под покровом песка.
Неба не видно…только из желтых полос
Чертит впервые странные знаки рука.
Сыпется время. Следует янь или инь.
Мой император! Видишь из желтой волны
Прямо навстречу Светлоголовый Цилинь
Свой иероглиф тянет упрямо сквозь сны…
**
Две странных лошади, два странника побега
Не стали пассажирами его ковчега.
Подумать о себе, куда как, было б, проще.
Свободе мимолетной предпочесть жилплощадь.
Они, резвясь в густой траве, не замечали время-
Прекрасные пловцы, к чему плохому верить?
Когда волна потопа в ужас ввергла, воя
Единорогам верилось: мы выплывем, нас двое.
Нам сорок сороков – не срок, летите в небо птицы.
Нам воздуха глоток, и теплая земля ночами снится.
Несите ж радостную весть, ликуя многократно,
Но возвращались слуги воздуха ни с чем обратно.
Устав, садилась на рога и челки птичья эскадрилья
И стало тяжкою плитой могильной « небокрылье».
Двум странным лошадям, двум пленникам покоя
На вечном дне морском и вечной болью Ноя.