+
В тенистом саду за оградой скрывается дом,
там Абрахам дремлет, годами весьма удручён,
нагая душа его бродит в нездешних потьмах
и ищет того, кто к нему из пустыни воззвах.
А рядом за стенкою Айзек, насупившись, спит,
и красит заря его щёк бледно-серый гранит,
но он ещё видит, как тлеет овечья фелонь
и капли блестящего жира стекают в огонь.
Сегодня шабат, и как велено Богом давно,
за трапезой будет струиться хмельное вино,
и Айзек для них приготовит изрядный обед,
и вечер грядёт, в бархатистую дымку одет.
И друг против друга сойдутся они за столом,
и кто-то незримый шепнёт им без звука "Шалом"
и Айзек промолвит, наверное, в тысячный раз:
"К обеду барашка я милостью Божьей припас.
На новозеландских полях, на попкорне взращён,
в сети супермаркетов рогом запутался он"
и станет отца, как баранину, взором терзать,
надеясь в лице его некий посыл отыскать.
Но тот лишь заметит, прикончив порядочный кус:
"Отменное блюдо, сынок, я тобою горжусь!"
и в норку свою удалится, чтоб там почивать,
а время для Айзека волнами вздыбится вспять.
Он снова всю ночь, чтоб фантомную боль превозмочь,
на месиво ран своих лить будет пинтами скотч,
и агнца застывшего видеть в зелёных кустах
и слёзы, зависшие в детских бараньих глазах.
И Абрахам долго ещё не отыдет ко сну,
в свидетели взяв безнадёжно глухую луну,
заплачет о том он, как слеп был, жесток и упрям -
о чём старики ещё могут рыдать по ночам?
7 12 12
+