Казалось,
синей тканью небосвода
старательно
застелена была
могилы
чернозёмная порода
на кладбище
тамбовского села.
Никто ещё
не уходил от тлена,
но до того,
как тело погребли,
душа на волю
вырвалась из плена,
чтобы не стать
добычею земли.
Истерзанный недугом,
скорбнолицый,
почил её хозяин,
а она
взметнулась в поднебесье
певчей птицей,
хоть голоса
осталась лишена.
Она кружила сиротой
над телом,
в отчаянье верша
за кругом круг
и верить
страшной правде
не хотела,
что смерть оборвала
последний звук.
Не песенной
была природа звука,
не музыка,
но мука
в нём была…
С твоим участьем,
медицина-бука,
крест этот вырос
на краю села.
И вам респект,
молчальники эфира
и борзописцы
на гламурный лад,
вы отпевали
своего кумира,
а этот был
совсем не ваш
формат.
Но он судьбой
не только не обойден –
он всех
помпезно чтимых
превзошёл
тем, что без званья
истинно народен,
тем,
что восторгом залов
оглушён.
Всё это было
и осталось в силе,
всё спетое
исторгла грудь не зря…
Душа взметнулась
в синеву России,
над нею
в новом качестве паря.
Не с миссией
привычною гастрольной,
но, с музыкой
простившись
и с семьёй,
она впервой
полёт вершила сольный
над необъятной,
песенной землёй.
Над той, с которой
воедино слиться
самой судьбой
ей было суждено,
когда
метафорическая птица
врывалась песней
в каждое окно.
Мы вторили солисту
всей страною –
от Беловежской пущи
до Курил…
Шумит тот клён,
как прежде,
над волною,
хоть своего певца
похоронил.
Ни время,
ни стихии
с ним не сладят,
пока о нём
Россия вся поёт
и погребальный крест
с любовью гладит –
того, кто песню
выпустил в полёт.