Накануне Старого Нового Года в мой день рождения няня в детсаду отпустила меня к отцу на электростанцию. Это рядом – двор перейти. Я уже большой, мне 4 года. Ура, не надо будет спать на деревянной раскладушке, в холоде.
На станции тепло, стучит огромный чёрный дизель МАН, солидно крутится тяжёлый маховик величиной с колесо водяной мельницы, подрагивают стрелки приборов Сименс Шукерт на длинном во всю стену электрощите. Отец идёт за щит что-то проверять , и я за ним. Здесь, в узком проходе между щитом и стеной ещё теплее и не так шумно. Вижу огромные красные как вечернее солнышко пружины. Они рядом, за редкой сеткой. Тянусь их достать, и в этот момент кто-то хватает меня за воротник пальто. Это отец. Потом он сидит на полу прохода, прижав меня к себе, и молчит. Через несколько лет он мне объяснил, что я не успел бы сгореть – меня убило бы током.
Этой же зимой, а может следующей, я катаюсь на обледенелой улице вдоль тротуара на саночках. Разбегусь, толкая их перед собой, шлёпаюсь на них и еду. Вдоволь накатавшись, пропускаю ползущую на переезд полуторку, разбегаюсь и еду через улицу на свою сторону к дому, а за полуторкой не вижу скатывающийся от переезда огромный ЗИС 5. Его переднее колесо совсем рядом со мной, заторможенное – оно отталкивает мои ноги. Санки утыкаются в тротуар, машина останавливается, из кабины с шумом выскакивает шофёр, обегает кузов и… Перед ним закутанное в женскую шаль создание с огромными от страха глазами и открытым ртом. Шофёр, взмахнув руками, бьёт себя по бокам, крутит головой, поворачивается, молча лезет в кабину и уезжает.
Летом 44 года в жаркой влажной волжской пойме у меня, как я полагаю, происходит свидание с малярийными комарами. Болезнь накатывается приступами, как всякая лихорадка. Трясёт под тремя одеялами даже в жару. Лечат казанским хинином, но без особого успеха. Врач как-то даже говорит: -Климат надо менять. Это потом подтвердилось, когда мы уехали в 46м из Казани. Болезнь кончилась и без всяких лекарств, но в апреле 45-го я ещё раз был на волосок от смерти.
Мы, как обычно, с ребятами играли в любимую игру – войну. На нагретой апрельским солнышком песчаной железнодорожной насыпи мне пришлось по законам игры полежать раненым до прибытия санитарок. Вечером поднялась температура, а на следующий день вызвали «скорую» ко мне. Врач, осмотрев меня, раскричалась что не довели лечение от малярии до конца и уехала, а мне становилось всё хуже и хуже и скоро я потерял сознание.
Потом уже мама рассказала, как видя, что она меня теряет, а «скорая» не приезжает больше, не разбирая дороги, побрела к переезду к знакомой стрелочнице, а та, узнав что происходит, вдруг заявила: -Никакая это не малярия! Я вчера их с насыпи гоняла, застудился он. Ну-ка, тащи маленькие мешочки, сыпь на мою буржуйку песок, грей и горячими мешочками обкладывай его. Вдвоём они всё это быстро проделали.
Не знаю сколько времени прошло, но очнулся я от того, что мне очень жарко, я весь мокрый. Открыл глаза, в полутьме сидит моя мама склонив голову и как дремлет. «Мам, мне жарко и есть хочется». Всплеснула руками, вскочила, сдёрнула светомаскировку с окна. А за окном багровый закат и так хорошо! Побежала на кухню и напекла мне любимых моих оладий из американского яичного порошка.
И всегда, при каждом случае, даже в студенческие годы, когда я отказывался теплее одеваться,она мне замечала: «Ты уже один раз полежал на земле с раной» - лукаво заменяя в словах «с раной» звук «о» на «ы».