Деревня. Дом. Забор кирпичный.
А за забором, день за днём,
жил птичий двор. Жил как обычно –
беспечно, с шумом, с толкотнёй.
И в этой сладостной неволе,
где ни забот, ни важных дел,
один петух – со скуки, что ли? –
вдруг на поленницу взлетел.
Сам испугавшись этой шутки,
уже хотел слететь долой,
но тут услышал голос утки:
«Еро-ой! Прям, вылитый ерой!»
И тут же, без раздумий, следом,
восторженно тряся своим
свисающим авторитетом,
индюк изрёк: «Гагарин, блин!»
И понеслось: «Учитесь, трусы!..»,
«Ах, как он дерзок! Как он смел!..»
В углу взахлёб галдели гуси:
«Да-да! Вы видели?! Летел!»
И вот уже (на рифму «дуры»
напрашиваясь, – что ж с того?)
призывно заквохтали куры:
«Он – лётчик! Я хочу его!»…
Вот так – внезапно, словно выстрел, –
приходит слава к тем, кто смел,
к тем, кто в дела оформить мысли
смог наяву, а не во сне.
И наш петух, увитый славой,
нёс от зари и до зари
толпой представленное право –
в своём курятнике царить.
И он царил! Он величаво
сидел, расправив гордо грудь.
И петушки дрались за право
в тени кумира отдохнуть.
Вкушая славу вместо хлеба,
он восседал чуть выше масс
и всё косил, косил на небо
свой жёлтый петушиный глаз.
Он, гребнем потрясая алым,
вдыхая птичника «шанель»,
не мог понять: что там мелькает?
что там роится, в вышине?
Там – шелест! ветер! росчерк! взмах! –
стрижи купались в облаках.