В фильмах и книгах герои вспоминают яркие моменты из своего детства.
Вспышки, как стоп-кадры фотографии.
Почему у меня так не бывает?
Второй вопрос, который занимал меня долгое время – почему я не умею, как тургенeвские девушки, неспешно размышлять о чём-либо? Красиво сидеть у окна или прогуливаться по саду и думать. Почему мои решения, по большей части, спонтанны, а мысли не выстраиваются в ровные шеренги?
Когда снег заметает город, когда внезапно организовалось много свободного рабочего времени, когда чашка с кофе удобно устроилась возле левой руки и музыка не напрягая, тихонько доносится с другого конца комнаты, можно попытаться нарисовать свои картинки, вытащить свои «яркие детские воспоминания».
Помню себя с очень раннего возраста. Обрывочно с года. Более систематично лет с двух.
Свет через занавески по утрам. Воробьи за окном что-то кричат и кричат. Кормушку для синичек с кусочком сала в ней, которую смастерил отец. Кукольные чаепития. Подружка Лариска. Примерки нарядов, шитых бабушкой. Новогодние ёлки. Большая соседская собака.
На Мусимяги, Поцелуйной горке папа поймал мне голубя руками и я очень испугалась, и ревела. Мне было два. Папе двадцать семь. Мы ждали маму, которая гуляла по магазинам на улице Виру.
Ещё я очень боялась персонажей памятника жертвам 1905 года. Они казались мне зловещими и я всегда закрывала глаза проходя мимо или проезжая на трамвае.
В Кадриорге мы кормили с папой белок.
Бабушка водила меня в бассейн и на каток.
Ещё она приучила меня любить кино.
Когда родители были в отъезде, по взаимному сговору, мы тратили оставленные нам деньги на посещение киносеансов в старом клубе, на вкусности и обеды в столовой, принадлежащей заводу «Двигатель» на той же улице Маяка – Маячная, на которой находился и клуб Маяк и бабушкин дом. Домашние котлеты были твёрдыми. Потому что в них было много мяса, так говорила бабушка. Столовские – мягонькие - «одна булка».
Как мне нравились «булочные» котлеты с гречневой кашей и подливкой.
Бабушку знали все и было ужасно интересно слушать «взрослые» разговоры.
И никто не говорил, подобно маминым подружкам: «Какая высокая девочка! Куда она у тебя растёт!».
Всё самое лучшее и приятное, что осталось в моей памяти, связано с бабушкой или с отцом.
Даже когда в моём подростковом возрасте мы ссорились с отцом и от ругал меня за тупость, за не восприятие чертежей, всё равно было не обидно и я была уверена, что он хорошо относится ко мне.
Мама всегда говорила, что «живёт ради меня» и что «из-за меня у них нет второго ребёнка. Чтобы всё доставалось мне, чтобы не лишать чего-либо».
Но, когда я пытаюсь вспомнить, то помню, как она ругала меня во время отпуска в городе Феодосии за оставленную в музее Грина кофточку из ангорской шерсти.
Для чего было летом в Крыму таскать с собой кофточку из ангорской шерсти?
Мне было пять.
Помню стояние в углу за непослушание и упрямство.
Вызывания в ванную ласковым голосом, где под шум включённой воды, я получала тряску и трёпку. Но, чтобы не услышали папа и бабушка.
Моя мама не была монстром.
Она воспитывала меня. Как умела.
Впрочем, помню, как мы в Старом городе заходили в пирожковую и ели вкуснейшие пирожки с мясом или сосиски с квашенной капустой.
Думаю, что моя мама не понимала, что я – ребёнок.
Она слишком много от меня требовала.
Я всегда была виновата в домашних конфликтах.
В принципе от меня требовалось не много: чтобы я не доставляла взрослым проблем.
Меня нужно было кормить. Меня отлично кормили.
Меня нужно было одевать. Я была одета не хуже, а даже лучше многих других детей.
Я хорошо училась.
Не так чтобы много болела. Мама никогда не брала больничного листа, когда я болела. Для чего? Была же бабушка, которая уже была на пенсии.
Мама приносила вечером мандарины и лимонад. От неё замечательно пахло свежим морозным воздухом.
Бабушка бегала днём в библиотеку и приносила мне книжки.
Болела я, как наверное, все дети, зимой.
Я помню разговоры с отцом, помню бабушкины слова. Не помню,чтобы мы разговаривали по душам с мамой. Она очень любила моих подруг и друзей. Всех угощала чаем и разговаривала с ними по свойски. Как «свой парень».
Все завидовали мне, что у меня такая понимающая мама, а я напрягалась во время их бесед и не могла уяснить, где настоящая мама – со мной или с ними.
Она всегда знала, как для меня лучше и каково именно мой желание.
«Я лучше знаю, что ты хочешь»- сакраментальная мамина фраза.
Она знала, какую причёску мне носить, в какой одежде идти на дискотеку и всё остальное.
В подростковом возрасте я оказалась брошенной в жизнь. Совершенно не подготовленной ни к отношениям с мальчиками, ни в дальнейшем к семейной жизни.
Одно я знала точно: я – некрасивая, неловкая и толстая. Если кто-то будет проявлять ко мне интерес, то это значит, что ему что-то от меня нужно.
Или мама, не имевшая сама детства из-за войны и послевоенных лет, сама не понимала, как надо, или она не полюбила меня.
Это не страшно. Страшно то, что я не приблизилась к отцу.
Потом отец умер. В его сорок семь и в мои двадцать два.
Я же помню воздушные шарики, которые он на каждую демонстрацию, ходил надувать для меня гелием. Как он сажал меня себе на плечи, когда проходили перед трибунами с членами правительства и я была уверена, что они машут руками исключительно для меня и думают: какая красивая и нарядная маленькая девочка. Так сказал папа. Он не врал никогда.
Отец привязывал шарики к пуговице моего пальто и однажды, когда они сорвавшись улетели, а я плакала из-за этот и мама дёргала меня за руку и шипела, чтобы я не устраивала истерики на улице при знакомых из-за ерунды. Тогда отец присел передо мной и очень серьёзным голосом открыл мне секрет, что где-то далеко, может быть в Африке, есть дети, у которых нет воздушных шариков и мои шарики полетели к тем детям.
После этого, каждый раз, я отпускала один шарик в Африку.
Когда родилась моя первая дочь, отец тогда уже был болен раком горла.
Мы привезли дочь из больницы и отец вернулся с очередного курса химиотерапии, по дороге домой он купил подснежник в горшке. Был конец января.
Прикрывая платком рот, он поставил подснежник рядом с дочкиной кроваткой и долго смотрел на малышку.
Потом сказал: «Красивая девочка. Но ты была всё-таки красивее» и попросил назвать девочку именем своей матери, моей бабушки.
Я не раздумывала.
Наверное, если бы не скупые папины похвалы, я так бы и была уверена в том, что я – ужасный монстр, недостойный любви.
Когда я собралась замуж, папа понимал, что это поспешное решение, что я дружбу путаю с любовью, что это желание, прежде всего, уйти от материнской опеки и контроля, желание убежать из родительского дома, но разрешил.
Я подслушивала их с мамой разговор на кухне.
«Пусть сделает свои ошибки. Наработает свой опыт. Кто знает, вдруг, если мы сейчас её остановим, то она замкнутся и никогда не станет счастливой»
Папа, папа, мой умный папа. Ты тоже понимал, что мама не любит ни тебя, ни меня.
От этого и от невозможности реализовать себя в любимой профессии, у тебя были срывы в алкоголь.
Когда моя мама после смерти отца вышла замуж, то она и её муж стали говорить, что мой отец был алкоголиком.
Я возмущалась. Я то знала, как было на самом деле.
Отец работал на больших должностях, сдавал объекты государственного значения.
Он не получил звания «Почётный строитель ЭССР», потому что был не активен, как коммунист. Это звание вместо него отдали девчонке – секретарю комсомольской организации.
Отец сидел по ночам, чертил рационализаторские предложения, которые приносили огромную экономию, но всегда на титульном листе должно было стоять второе имя. Имя человека, далёкого от строительства, но близкого к коммунистической партии советского союза.
Отец никогда не ругал власть. Он только говорил, что хорошая идея равенства и братства испорчена не честными людьми.
Когда отец строил Новоталлинский порт, он работал вместе со шведскими инженерами и ему предложили переехать в Швецию. Они были удивлены, что человек с таким опытом и такой способностью технически мыслить, не имеет ничего за душой, живёт в двухкомнатной квартире панельного дома, что у него нет личного автомобиля.
Инженеры его уровня в Швеции к пенсии имели солидный счёт в банке и дом.
Отец сказал, что поздно. Что если бы лет двадцать назад.
Шведский инженер, с которым отец сдружился, был иранец, женившийся на шведке. Он предлагал привозить вещи из Швеции, которые в то время не продавали у нас. Один раз отец попросил для меня кроссовки. Всего один раз. Принёс их, как-то неловко протянул и сказал: "Носи. Такие ты хотела?" Конечно же такие. Впервые я увидела застёжку-липучку. Таких не было ни у кого в универе.
Мы с этой шведско-иранской семьёй дарили друг другу подарки: они нам на Рождество, мы им - на Новый год. Именно из того подарка была вытащена мною пачка ментоловых Салем, которые мы с подружкой попробовали курить. Не понравилось. Так и не курю всю жизнь.
Шведы не знали, что бОльшую квартиру, которую предлагали отцу в год олимпиады, в 1980, отец отдал семье сварщика. Приехавшего на строительство олимпийских объектов из Белоруссии. У них было трое детей. Отец сказал тогда: «Золотые руки у парня. А мы...Две комнаты убирать легче».
Что , когда отец работал начальником строительного управления, ему предложили купить у управления, практически новую, чёрную Волгу, за символические 500 рублей и сказали, что есть уже покупатель – гость из одной южной республики, который даст за машину нормальную цену, за которую отец сможет купить новые Жигули и ещё останется.
Отец отказался. Со мной не обсуждали тогда подобные вопросы. Помню, как мама ругала его, а он смеялся. У него была служебная машина и он попросил себе водителя-женщину.
Помню, как хоронили отца.
Шведов неофициально предупредили, что не стоит приходить на похороны. Что это может быть неверно истолковано. Но был уже 1986 год. Они пришли. Много людей было в тот день на кладбище Пярнамяэ. На дороге, ведущей к кладбищу, вдоль обочины, встали огромные грузовики, возящие бетон и прочие материалы на строительство Новоталлинского порта. Водители специально делали крюк, чтобы проехать мимо кладбища. Все машины одновременно загудели. Это было, как прощальный залп из орудий. Как символ любви и признания.
Говорят, что потом искали организаторов, чтобы наказать по партийной линии. Никто не выдал.
Времена менялись. Шведские инженеры остались работать и порт достраивали уже без моего отца.
Ему было всего 47 лет.
Он успел многое. Велотрек в Пирита. Объект, который не могли построить и меняли несколько раз начальников. Отец смог. Это был тогда единственный в стране велотрек с гаревым покрытием. Стоит Маардуский химзавод, стоит консервный завод, стоят жилые дома. Отец был строителем от бога и по призванию.
Родился не вовремя. Или рано, или поздно.
В той стране не ценили талант, который не умел, не хотел лизать партийные задницы.
Может показаться, что я в чём-то виню свою мать. Нет. Я пытаюсь перестать обижаться на неё и не могу пока. Она была и есть, слава богу, такая, какая есть. С темпераментом не похожим на мой. Она – цыганка по рождению и её никогда было невозможно загнать в рамки. Она знала, как нужно, как должно быть и старалась жить так, но это было противно её натуре. Она мучилась сама и мучила окружающих. Очень самостоятельная, она не признавала чьего-то лидерства над собой. Отец был несомненный лидер.
Моя бабушка, мамина мама, сожалела, что Николай – мой отец, женился на её дочери.
Отец захотел и называл тёщу мамой и он ухаживал за ней, когда бабушку разбил первый инсульт. Он поставил её тогда на ноги и продлил её жизнь на несколько лет.
Моя теория о том, что неверно составленная пара, может испортить многое не только себе.
Мои родители могли развестись. Не знаю, что держало их вместе.
Отец, скорее всего, любил мать. Она не уходила из-за меня, потому и злилась на меня.
Привычка, жалость, отсутствие клина, который бы выбил предыдущий, неудачный первый брак ещё до моего отца – причин может быть много.
По её словам, конечно, из-за меня. Как долго я изживала чувство вины.
Первый раз мама выскочила замуж, когда ей не было и восемнадцати. Они расписались в загсе и он вернулся из увольнения на свой корабль. Он был моряк срочной службы и друг моего отца. Мама, вместе с подружками из кинопроката, в котором она тогда работала, пошла посмотреть военные корабли, на которые разрешили допуск в день военно – морского флота. Она была красавицей-цыганочкой. Хорошо пела и танцевала. Конечно же внимание всех моряков, включая военного врача, других офицеров и матросов, было приковано к ней.
Бабушка говорила, что мама всем дала свой адрес и в каждые выходные кто-то приходил с цветами и вёл её в кино или на танцы.
Бабушка гоняла ухажёров, а мама тайком убегала босиком из дома, прихватив туфли с собой.
Мама выбрала одного. Он был похож на цыгана. Чернявый красавчик.
Они тайком расписались. Позже его не пустили в увольнение или что-то ещё. Это одна из семейных тайн. Он не нашёл ничего лучше, как взять оружие из оружейной комнаты и выстрелить себе в живот. Умер от раны в госпитале.
Так моя мама оказалась замужем и одновременно осталась девушкой.
Говорят, что у цыган, в таких случаях, девушке разрешают курить трубку. Очень редкий случай – замужняя девственница.
Отца комиссовали из армии. У него не было трети желудка. Мальчишкой он пас овец в степях Ставрополья.
Кормили ленинградских дистрофиков. Сами ели жмых. Испортил желудок.
Отец присылал с проводниками на поездах, любимую мамой, сирень. Таллинн ещё лежал под снегом, а Галочка уже нюхала южную сирень и гордо шла по улице Маяка с букетами в руках.
Как она решила не знаю. Может быть думала, что жизнь всё равно испорчена и она согласилась быть женой моего отца.
Для моей мамы очень много значит общественное мнение и «быть не хуже других»
Вышла замуж.
Отцовой родне она не понравилась. Они не знали о её предыдущем замужестве. Просто не понравилась : цыганка чернявая и слишком мелкая. Ставропольские хлебопашцы ценили совсем другой тип женской красоты. Для них я, с моими 179 сантиметрами роста и длинными каштановыми волосами, казалась более привлекательной, чем всегда стриженная, моя худенькая мама и её 160.
В деревне, на юге России, у женщины своё место, у мужчины – своё. Городская девчонка –мама, да ещё с цыганским гонором, рушила стереотипы.
Не прижилась. Завернув меня в клетчатый шерстяной платок, она тайком купила билет на поезд с пересадкой в Москве и удивила мою бабушку внезапным появлением на пороге со свёртком в руках. В Москве она сумела со мной на руках посетить гум и цум и накупить мне столичных нарядов.
Она всегда умела делать покупки в эпоху тотального дефицита.
Мама могла бы быть воровкой на доверие или гадать на вокзалах.
Она пользовалась удивительным расположением людей. Мама подходила к любой продавщице любого магазина и просто говорила, что ей нужно. Оставляла номер телефона и покупала, переплачивая совсем мало, нужный товар. Многие становились её подружками.
Помню совершенно удивительный случай, когда возле тогдашнего Дома Быта, где сейчас отель, на улице торговали с лотка какими-то кофточками. Мне было лет десять. Маме тридцать. Ей что-то приглянулось. Она достала кошелёк, но оказалось, что денег не хватает. Мама поозиралась нет ли знакомых. Как назло никого не оказалось.
Вдруг, совершенно незнакомый гражданин, заметив происходящее, подошёл и предложил ей одолжить недостающую сумму. Он просто оставил маме номер телефона, чтобы она вернула ему потом деньги. Просто так. На доверии. Мама всегда получала билеты в кино. Она вообще всегда получала всё, что хотела.
Она всегда всем нравилась. Весёлая, она была заводилой на любом празднике, на любой вечеринке.
Конечно, я не оправдала её ожиданий. Я всегда была сдержанным, не ласковым ребёнком.
Мне было естественно поведение отцовской родни, скупых на эмоции людей.
Среди них не было приятно вслух сюсюкать с детьми и выражать свои чувства не людях.
Моя мама могла дать мне при всех затрещину и заорать на меня, а могла и громко смеяться и окрикивать кого-то через всю улицу.
Она обожает называть людей уменьшительными именами.
Только я всегда была, если не Галька, то Галина. Никогда никаких Галочек.
Мама всегда свободно общалась на двух языках, переходя с русского на эстонский или вставляя слова из одного в другой.
Моему папе нужна была другая жена. Он слушал своё сердце, а не разум. Папа был красивым: голубоглазым и светловолосым. За ним бегали девчонки на его родине. Это рассказывали мои тётки, его сёстры.
Отец привёз северного галчонка и тот испортил его жизнь. Может отец так не считал. Я не знаю. Мы не говорили с ним об этом, о чём я очень и очень жалею.
После смерти отца, мама довольно быстро снова вышла замуж.
Этот брак оказался счастливым. Она прожила со своим третьим мужем дольше, чем с моим отцом.
Он был хорошим человеком. Спокойный сибирский эстонец, который позволил темпераменту моей мамы разгуляться, позволил маме верховодить и командовать.
Полтора года назад мы похоронили и его.
Мама не переживала так, когда умер отец, как потеряв Волли.
Скорее всего он был тем мужчиной, с которым ей было хорошо и привольно.
Сегодня мама одна.
Её кровь и сегодня не даёт ей стать ближе ко мне.
Мама любит одну из моих дочерей и, по прежнему, считает меня чужой.
Жаль.
Во мне тоже есть капля той самой крови, что бурлит в маме.
Нельзя называть её ненужной, как выношу в название я. Это не потому что я считаю одни народы лучше других.
Это потому, что для каждого народа, для каждой крови присущи свои методы воспитания и образы жизней.
Моя мама оказалась в чуждом для неё мире. Ей было сложно и она усложнила и мою жизнь.
Я научилась усмирять каплю своей «ненужной» крови, адаптировала её под современный мир.
Иногда эта капля берёт верх и я ловлю себя на том, что становлюсь удивительно похожа на маму.
Эта капля ненужной крови досталась и моим дочерям. Темперамент, принесённый кочевниками из далёкой Индии, время от времени, перебивает европейское воспитание.
Сильная древняя кровь.
«Люблю ли я свою маму?»,-спросите вы, после всего того, что я наговорила, начав с простых детских воспоминаний и закончив расовыми предрассудками.
Конечно люблю. Все дети любят своих мам, независимо близки они или нет.
И с ужасом думаю, что и и она однажды уйдёт туда, где бабушка, где папа, где её муж.
Почему всё-таки, вспоминая детство, самыми яркими воспоминаниями оказываются те, что связны с отцом или бабушкой?
Потому, наверное, что ярко то, что связано с любовью. Они любили меня. Теперь понимаю, как я любила их и жалею, что не сказала им этого.
Всё из-за той самой капли ненужной крови.
Или наоборот – самой нужной?
Время покажет. Всё, что мы получаем при рождении, не может быть просто так, не может быть ненужным. Может быть мы не умеем использовать до конца все капельки наших кровей.
Время есть подумать.
А вы как думаете?