Я большой уже и взрослый,
этим летом – в институт,
но на главные вопросы
я ответов не найду.
Дед лежит. Ему хреново.
Я могу его понять –
Я взглянул бы на любого,
кто бухал четыре дня.
Я рассол таскаю, закусь,
извертелся, как дурак,
потому что есть диагноз,
три скрипучих буквы – «рак».
Два «химкурса», трижды – скальпель,
облучение, физо...
вот и всё, и что тут скажешь,
раз врачи сказали «всё»?
Отвернуть «башку» с «Посольской»,
Нацедить полстаканА
и огурчик малосольный –
сразу следом – хопа-на!
Расчехляй меха гармони,
выдыхая – «ё-моё»,
помнят пальцы, помнят, помнят!
Не залечишь. Не пропьёшь.
Песня жуткая и злая.
Хриплый голос дребезжит.
Аржакова Николая
чохом взяли на ножи.
Вот «он выташшыл бутылку»,
вот он «начил драцца ей»,
и свели его в могилку
аж «читырнаццать нажэй».
Дед кричит, исходит криком.
Я могу его понять.
- Тихо, дед. Давай-ка тихо
и вдвоём – «Не для меня»?
Я большой уже и взрослый,
выше ростом раза в два,
но ответов на вопросы
не находит голова.
Пятый день «горят станицы»,
кисло пахнет табачьём,
дед всё не угомонится:
- Будем живы! Ё-моё!
На реке зажёгся бакен,
в небесах зажглась луна.
Воет во дворе собака,
точно подпевает нам.