Ступала ночь по мрамору ступеней дворца тетрарха,
Умирали розы, алея ярче, чем огни рубинов,
Луна цвела на небосклоне нимбом незнанного доселе божества.
Сириец бредил, позабыв Таммуза, любовью новоявленной Астарты,
Спустившейся с небес, и пир покинув,
На лунный лик молилась Саломея, безумного пророка, чьим словам
Внимала ночь. Гладь озера чернела, дном темного и затхлого колодца,
Под небом, червоточиною смерти,
Как саваном, укрытый лунным светом, лежал Ершалаим.
Пустели чаши, от вина отравы, тянулось время до восхода солнца,
И цветом, облетающим магнолий,
Под куполом небес рыдали боги, вдыхая ядовитый фимиам.
О чем-то грезил старый Заратустра, в безумии судьбу благословляя,
Семь покрывал, упавшие на плиты,
Пестрели, как узор на гобелене. И тонко в тишине звучащий голос
Просил в уплату голову с плеча. Но страх пополз, под чешуею змея,
Роняя слезы ангелов, на свитки,
На блюде серебра глава лежала, и спутанный чернел опалом волос.
Холодный ветер смерти, шорох крыльев – и меч в деснице тяжек занесенный,
За торжеством всегда ступает горечь,
Расплатою за миг да будет вечность, и виночерпий пролил вновь вино,
Мольбы твои теперь уже напрасны, не жди пощады, фатума законы,
Блеснули златом ножницы у парок,
Луна нисходит с неба, Саломея, и ты за ней уходишь заодно.
30 декабря 2012