Расселись снова по местам. Пошла пирушка дальше.
Стакан – балык, сипенье, пот, а там - еще стакан.
И каждый пил, как будто сам не видел водки раньше,
Так, словно в этом он постиг сей жизни тайный план!
За рюмкой рюмка - разговор вернулся к прежней были.
Вадим сквозь толщу многих лет воззрился на простор,
Сказал задумчиво: «Итак, я был почти без силы,… -
И створки на окне развел пятнистых пыльных штор. -
Хоть что-то в сказке изменить. Я брел, втирая слезы –
Без толку мне корить судьбу. Дурацкий в этом прок.
Коль безразличны ей мои банальные угрозы,
Она, смеясь преподнесет очередной урок!
Скрипел сухой и пухлый снег под вялыми ногами,
А я – несчастный человек, без двух минут – больной,
Чей путь, казалось, длится век, цедил, стуча зубами,
Не всякий «себяедский» бред – отрыжку параной,
А строфы пушкинских стихов, что помнились со школы,
Чтоб только не считать шагов сквозь колкую пургу,
Чтоб отгонять без лишних слов злой призрак «кока-колы»
И чтоб не повторять себе: «Я больше не могу!»
Во рту все слиплось в мерзкий ком: ни выплюнуть наружу,
Ни проглотить его одним томительным глотком –
Он, вместе с терпким языком со вкусом дикой груши,
Сцепил одну щеку с другой невидимым крючком.
Не помню, как я подошел к району новостроек –
Оттуда ходу было мне примерно полчаса,
Но помню очень хорошо, как я решил: «А стоит
Нырнуть в подъезд ближайший, что понравится глазам».
Не собирался я звонить, кого-то беспокоить,
Проситься пьяным тенорком в уют чужих квартир,
Хотелось просто покурить, привал себе устроить,
Присев от ветра вдалеке, соорудить сортир.
Из редких окон лился свет затянутых застолий -
Там люди пили «Нескафе» и ели сладкий торт,
Меня же совокупность бед стирала в тонкий нолик:
«Я – Агасфер! Я – Вечный Жид! В Аду – последний черт!»
Так думал тягостно, и вдруг в лучах чужого быта,
Блеснул замочком кошелек зеленый и большой,
Как будто чей-то старый друг печальный и забытый
Лежал в утоптанном снегу, и я его нашел».
2000