Nox Maleficarum
Каждый день, даже один из таких, которые нам дарит скупой на разнообразие город, является уникальным. Каждый день имеет своё лицо и имя. Даже если он не запоминается до конца жизни, он привносит в нас что-то новое, отпечатывается в наших душах невидимым слепком, проходит следами разноцветных мистических животных сквозь наш измученный рутиной разум. Каждый новый день приносит свою борьбу, порой совершенно не ощущаемую, порой — фатальную. И все же, не смотря на столь явную непохожесть, каждый день един с другими в одной из своих особенностей - за каждым удачно прожитым днём следует прекрасная, тихая и чарующая колдовской таинственностью ночь. И ночь, наоборот, всегда одинакова.
Ночь раскрывает тебя и меня, срывает маски, расчехляет оружие, затачивает когти и оскаливает зубы. Ночь позволяет нам перестать быть людьми, скованными лживыми традициями гуманизма. Она будит в нас хищников, коими мы и являемся. Она не даёт нам сойти с ума и скиснуть в пластилиновой неге безопасности квартирных стен. Стычка, которую ты предпочёл бы избежать, будучи пристыженным солнечным светом, обязательно завлечет тебя в танец ожесточенной борьбы за победу, едва тебя коснётся луч полной луны. Кто бы ни встал на твоём пути, он будет вынужден доказать своё право преграждать тебе дорогу, потому что ночь — твоё королевство, и в нём твоя власть и гордость безграничны.
Такие мысли ни на секунду не оставляют меня, когда я бреду по городским окраинам, опьяненный ветром свободы и спокойствия. Никому не принадлежащий, неспособный никого бояться, я сливаюсь с полуночными тенями, неслышно крадусь, едва различимым силуэтом огибая светлые пятна, выхватываемые уличными фонарями из темноты городских переулков. Я, как и любой другой, оказавшись в темноте, не спешу вновь появляться на свету. Это чревато. Обострившийся слух ведет меня вперёд, одурманенный дешевым пойлом и колдовским озоном разум путает мысли, превращая меня в подобие дикой стихии. Я почему-то чувствую себя диким котом, вышедшим на охоту, и походный топор с лёгким охотничьим ножом — это мои когти. Грудь неистово вздымается, забирая из воздуха силу, жадно поглощая кислород и перерабатывая его в скорость и мощь. А незрячие глаза остановились, выбрав несуществующую точку в трёх метрах впереди меня. Тут, в капище темноты, они мне без необходимости.
Мысли пожирают друг друга, оставляя сознание девственно чистым, а не ощущаемая тяга тайком перехватывает контроль над моими ногами и меняет мой путь. Вот моя дорога сворачивает с окраин и уводит послушное ночному очарованию тело куда-то прочь от мерцающего города: туда, где правит дух зверя. Минута за минутой, час за часом я иду, размеряя дорогу между двумя мирами уверенным шагом. Гул бога-машины уже не слышен, ему на смену пришёл едва уловимый шелест ветра в кронах деревьев, рождённых этой землей задолго до того, как родился я.
Еще через пару сотен метров до меня доносится беспокойный лай бродячих собак, а им, в свою очередь, вторит насмешливое эхо. Это — опасные звери. Им нечего терять. Они — призраки, не дикие псы и не очеловеченные волки, они - не принятые изгои, ищущие покоя или еды. Мне не понятны причины их существования, и, значит, они должны уйти. Рука рефлекторно ложится на рукоять топора. Шаг за шагом я приближаюсь к стае, пробудившейся в полночь для своего глупого и алчного бдения, пока, наконец, не замечаю впереди быстро перебирающие лапами силуэты.
Первый из псов отвечает на приветствие затупленной стали только скупым хрустом черепа. Несколько шавок, ошеломленные неожиданным нападением, бросаются прочь. Мне нет нужды их догонять, для меня здесь еще достаточно веселья. Ближайшая дворняга, размером с добротную козу, бросается на меня, успевая прямиком на возникший в моей левой руке нож, с удовольствием взрезающий её плешивую грудину. Увлекаемый тяжестью обмякшей туши, я заваливаюсь назад, переворачиваюсь через плечо, освобождаясь от мертвеца, и наношу заграждающий удар призванный оборвать возможную атаку следующей жертвы. Топор срезает кусок воспалённого носа подоспевшей собаки и соскальзывает, не получая возможности погрузиться глубже в её плоть. С неистовым лаем, будто с боевым кличем идущего в последний бой воина, слева на меня бросается проворная псина. Ни ловкость, ни ярость не помогают ей избежать неотвратимой гибели, и, будто по велению слепого рока, она, прямо в воздухе, принимает мой следующий удар. Кровь, фонтаном брызнувшая из разрубленной шеи, ослепляет мои и без того слабо проглядывающие полумрак глаза. Всего на один миг. Всего на один миг, достаточный для последнего броска последней собаки. Я чувствую горячую пасть голодного пса, впившуюся в правое запястье, и боль треснувшей кости заставляет выронить топор. Уступив массе пса, я припадаю на одно колено, замахиваясь левой рукой для последней атаки, и вижу эти глаза: пустые, холодные, молящие. Это — глаза извращенной сути. Это — глаза выброшенного товарища. Глаза безумия и мести. Это — последний взгляд отчаявшегося существа. И эти глаза застывают, когда кровь начинает утекать из открывшейся в боку от удара ножа раны. Разрезая сухожилия на челюстях пса, я освобождаю свою раненую руку и пинком сбиваю последнего врага на землю. Шаг к побежденному и холодный поцелуй ножа на прощание. Coup de Grace.
Вот и все. Правая рука изорвана, кожа лоскутами свисает с неё, обнажая конвульсирующие мышцы, а кипящая кровь охотника ручьём льётся вниз, в мгновение ока поглощается голодной землей. Оглядываясь в поисках уцелевших собак, я замечаю в паре метров позади, прямо под скривившемся от старости вязом, кучу тряпья, от которого идёт могильный смрад. Из-под тряпок виднеется маленькая рука. Еще не оскалившийся человечий волчонок, съеден, разодран. Нет смысла ворошить эту ветошь, чтобы понять, кто стал жертвой стаи. Впрочем - последней жертвой.
Отпив из флаги бренди, приобретшего стальной привкус за месяцы хранения, и щедро облив им место укуса, я перевязываю рану отрывком рубахи и продолжаю свой путь. Прочь от города. Уже несколько часов иду я по ночной степи, ведомый только упорством и невнятным призывом свободного духа. На моем лице уже укоренилась плотоядная ухмылка, а руки не выпускают рукояти окровавленного оружия. Я жив. Я дик. Я таков, каков я есть.
Впереди появляется сперва едва различимый огонёк, потом — по мере приближения — он разрастается в притягательный костёр, манящий меня, будто мотылька, в свои пламенные объятия. Подобравшись к костру я замечаю несколько пристальных взглядов. На лицах сидящих вокруг костра мужчин и женщин — то же кровожадное выражение, что и у меня. Они — такие же, как я, и я сажусь рядом с ними, замыкая круг.
Мне, не говоря ни слова, передают бурдюк с вином, и я благодарно его принимаю, отхлёбывая вдоволь алого, будто кровь, бегущая по моему предплечью, напитка. Я утираю губы раненой рукой, расчеркивая лицо кровавой полосой. Вглядываясь в костёр, я замечаю в нём едва проступающий хрупкий силуэт человека, чьи руки мирно сложены на груди. Погребальный костёр... Я был приглашен на прощание с неизвестным мне другом.
Странные ощущения завладевают мной. Я почему-то пытаюсь вспомнить имя человека, которого никогда не знал, которого ни разу не видел. Я поминаю ушедшего: здесь, со всеми — один из многих, приглашённых неведомым колдовством. Но скорби в этом неестественном ритуале нет: гости просто провожают дорогого друга на заслуженный отдых.
Вокруг костра в чарующей пляске кружатся обнаженные женщины, и лицо одной из них кажется невероятно знакомым. И, будто в ответ на мой пристальный взор, она улыбается мне и, прерывая пляску, манит меня пальцем. Добив бурдюк, я встаю и следую за очаровательной голубоглазой ведьмой, чьи длинные чёрные волосы, будто вороной плащ, даруют ей в ночи практически полную незримость. Но зрение мне не нужно, чтобы найти ту, которую я выбрал. Впрочем, мне сейчас не нужно практически ничего - мне нужно только одно, и я иду за этим.
Увижу я её ещё хотя бы раз? Буду ли обнимать её плечи, возвышаясь над хрупким девичьим станом, как каменная стена? Буду ли слышать этот волшебный звук - мерный стук её пылающего сердца? И узнаю ли я когда-нибудь её имя? Да…
Ведь, так или иначе, в этой ведьмовской ночи мне теперь рады. И отныне и до момента, когда я слягу в такой же погребальный костёр, я — неотъемлемая часть Nox Maleficarum.