О, как прекрасен вольный город Гамбург,
Когда к нему подходишь с моря!
Всюду – зелёные сады
Да буйство крыш
Невиданных расцветок, форм, фантазий.
А ветер северный,
Прохладный
Гонит вдаль,
По переулкам,
Медленные мысли,
И хочется любить, страдать, гореть.
Мой пароход пришвартовался утром.
Я, молодой, красивый, полный сил,
Сбежал на берег лёгкою походкой,
Гордясь собой –
Лицом библейским, тонким,
Украшенным бородкой и усами,
Закрученными вверх.
Моя одежда –
От лучших европейским мастеров –
И элегантна,
И проста на вид,
Хоть чувствуется в ней
Парижский шик,
Богатый трепет дорогих материй -
Без горестных морщин, ненужных складок,
Бесцельных украшений,
Всё – пристойно.
Массивная серебряная цепь
Скользит по тёмно-бежевой жилетке
В карманчик тайный,
К золотым часам.
На пальце - перстень с нежным изумрудом.
Ещё один, такой же,
Прилепился
К булавке галстучной.
Я нравлюсь сам себе.
Нетерпеливо жду,
Когда на берег
Носильщики доставят чемоданы
И можно будет ехать в номера.
Вдруг кто-то узнаёт меня,
Неужто
Я стал
По-европейски знаменит?
- Герр Ротенберг? -
Мне говорят с восторгом –
Израиль-Мендель?
Это вы?
- Да, я!
- О, славный адвокат!
О, наша гордость!
Какое дело привело вас в Гамбург?
Я не спешу с ответом,
Мне зазорно
Вступать в беседу
С первым встречным -
Кто он?
Гляжу сквозь утомлённые ресницы
На собеседника –
Да это же Шполянский!
Абрам Шполянский – мелкий человек,
Ничтожный щелкопёр из жёлтой прессы,
Ненужное и жалкое знакомство.
- Вы где остановились?
Я молчу,
Но подъезжает фаэтон,
И кучер
Почтительно справляется о том,
Куда доставить мой багаж.
Что делать?
Я называю адрес,
А Шполянский
Игриво произносит:
- Вечер – наш!
Не откажите
Разделить со мною
Досуг и ужин!
Некуда деваться,
Хоть не пристало мне возжаться нынче
С подобной мелюзгой,
Но он – еврей,
И некрасиво обижать еврея.
К тому же,
Если выложить всю правду,
Мне одиноко в городе чужом,
Пусть это будет
Даже трижды Гамбург,
Я здесь впервые,
И под внешним лоском
Во мне таится робкая душа.
...Стемнело.
Мы сидели в ресторане
И попивали "Рейнское".
Шполянский
Рассказывал пустые анекдоты
Про Сару и Абрама,
И смеялся.
А я терпел
Его ужасный говор,
Вид наглый,
Бесконечную усмешку,
Стараясь машинально отвечать
На глупые вопросы.
Мне хотелось
Уединенья
Перед важным делом,
Которое меня сорвало с места
И привело почти на край земли.
- Израиль-Мендель! –
Вдруг сказал Шполянский. –
Здесь есть одно заманчивое место.
Поедем?
Я поморщился,
Но всё же
Привстал, слегка качаясь.
- К фонарям! – скомандовал Шполянский,
Подозвав скучающего кучера.
Мы сели
В какую-то смешную таратайку,
И замелькали сонные огни
Неведомого города.
В районе
Известных всей Европе фонарей,
Краснеющих от вечного бесстыдства,
Мы вышли в свежесть вечера.
- Вот здесь!
Ты понял? – произнёс Шполянский.
- Что понял?
- Милый,
Мы в еврейском гетто,
Здесь подают кошерную еду.
Толстуха, дверь открыв,
Сказала громко:
- Ах, господа богатые евреи!
Пожалуйте, для вас прекрасный выбор
Любви и нежных чувств.
Хотите,
Покажу
Фотографические карточки
Принцесс?
К услугам вашим –
И красота,
И молодость.
Смотрите,
Все чистокровные еврейки -
Берта,
А вот - Сусанна,
Вот - Рахиль,
И Лея,
Наша королева.
- Как Лея! – я воскликнул. -
Быть не может!
- Но почему? – обиделась толстуха. –
Хотите, приглашу её.
- Скорее! - я закричал.
И Лея появилась,
В зелёном платье,
В шапочке с помпоном.
Мы встретились глазами.
В тот же миг,
Когда взлетела быстрая улыбка
И горестно угасла,
Что-то вдруг
Кольнуло в грудь.
Я побледнел и охнул.
- Что с вами?
Что случилось? –
Толстуха всполошилась,
Мой костюм
Внушал ей непонятные надежды
На лёгкую поживу.
- Как же, Лея! -
Кричал я,
Ничего не понимая, -
Ты можешь с каждым лечь:
Со мной?
И с ним?
И с кем-то неизвестным?
Бесстыдно лечь?
Ты – Лея?
Ты – святая?
Она глядела молча на меня,
И тени на лице её дрожали,
Безрадостные тени потрясенья,
И сожаленья,
И огромной муки.
- Ей здесь нельзя! – я продолжал кричать. –
Она же Лея!
Лея – это счастье!
Я выкуплю её – сейчас,
Немедля.
Дрожащими руками я полез
За кошельком.
Внезапно
Лея стала оседать
На пол,
Потом упала,
И потеряла красоту,
И нежность,
Лишь пузырилась горестная пена
В увядших уголках
Безвольных губ.
Мне стало плохо.
Помутилось
Сознание,
Я охнул и упал.
Больница.
Ранний час.
В палату входит
Мой старый друг,
Товарищ по скитаньям,
По судьбе бродяжьей,
Писатель и газетчик
Толя Штейгер.
Он в Гамбурге живёт
Немало лет
И в гости звал меня.
Неоднократно.
Вот я приехал –
На больничной койке.
- Раф! Что случилось? –
Говорит мне Толя –
В кармане у тебя нашли
Мой телефон
И утром позвонили.
Зачем ты здесь?
- Не знаю!
Голова болит,
И память, будто рана.
- Приободрись! –
Кричит мне Толя. -
Питайся
Как можнолучше,
Ни о чём не думай.
Мы ведь ещё с тобою
Не гуляли
По Гамбургу,
И музыкой фонтанов
Не наслаждались.
- Хорошо! Спасибо!
Дверь снова нараспашку –
Входят
Мои друзья
По венскому сиденью,
По Южному вокзалу -
Тётя Броня
И дядя Нёма!
- Как ты?
- Лучше! Лучше! –
Я отвечаю им и улыбаюсь.
Европа старикам пошла на пользу,
Убавилось морщин.
Они забавны,
И добродушны,
И полны желанья
Меня мгновенно на ноги поднять.
- А это кто?
Она мне незнакома
Неведомая спутница,
С которой
Меня вы посетили, -
Я тёте Броне тихо говорю
И изумлённо вижу,
Как девушка нагнулась надо мной,
Красивая,
Со смуглыми чертами
Лица,
С загадочной улыбкой.
- Так это Вита! –
Мне отвечает
Тётя Броня –
Ты
Её заочно знаешь.
- Ах, Вита, ваша дочь!
Ну, здравствуй,
Вита!
Она улыбку гасит и молчит,
Потом серьёзно,
Глядя мне в глаза,
Вдруг произносит фразу,
От которой я начинаю медленно краснеть:
- Я нравлюсь вам?
- Конечно!
О, конечно!
- Тогда скажите,
Почему,
Вы носитесь по свету обречённо
И ищете неведомую Лею?
Не знаю, что ответить.
И молчу.
Р.Маргулис