Не отпущено места среди равнодушно-безжалостной фауны
Им, беспомощным самым - старикам, инвалидам и даунам.
Нет им места в бегущей толпе и они это знают
И безмолвно отходят, в глухие углы отступают.
К этой жизни жестокой, нахрапу, обману они не готовы,
Исчезают один за другим в никуда как морские коровы.
Как виденья в ночи тени бледные их растворяются,
Но исправно ряды поредевшие вновь пополняются.
Если наша планета когда-то погибнет, сгорит, как сгорают болиды,
То последними самыми будут жильцами на ней инвалиды.
Мир от них отвернулся и они от него отвернулись,
В своих всеми забытых жилищах навек безнадежно замкнулись.
Час придёт - захотят они выйти из стен своих в поисках пищи,
Но живыми уже никого на погибшей земле не отыщут.
Побредут обречённо и молча своими путями окольными
В те края, где их звонами будут встречать колокольными,
Не тугими ударами скорбными, гулко звучащими истово,
А малиновым звоном, весёлым, рассыпчато-искристым...
Там не будет тоски, одиночества, боли, печали и слёз их, -
Лишь опаловый свет, звуки музыки, запахи утренней розы...
И тогда как туман растворятся, исчезнут и страх, и усталость,
На недвижное тело опустится лёгкая ткань покрывала,
И душа отлетит от уснувшего тела как лист невесомый от ветки,
И на этом листе кто-то выставит прожитой жизни отметки.
Будут лёгкие звуки лететь как мелодия плачущей скрипки,
Губы дрогнут невольной печатью - подобием слабой улыбки.
Тело хладное будет лежать на траве в белой роще берёзовой,
А душа поплывёт меж снежинок и звёзд в дымке пепельно-розовой,
Станет медленно-медленно ввысь подниматься душа точно птица,
Чтоб обратно на землю уже никогда-никогда-никогда-никогда не спуститься...