( из студенческого романа "Бабочка в часах". Выпуск моих однокурсников ( журфак МГУ. 1980-ый) - Совпал со смертью ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО... МЫ ГОТОВИЛИСЬ ЖИТЬ В ОДНОЙ ЭПОХЕ - ОКАЗАЛИСЬ В ДРУГОЙ...
Но вот закончен университет,
И человеческое общежитье
Распалось вдруг
На — каждому своё Житье.
Отпущенной, куда-нибудь иди,
Иди, пусть ждет сиротство впереди,
Которое в засохшей почке лиственницы,
Ты, собираясь,
Впопыхах забыла.
Кто знает, как она, душа, болит,
Как веточку с листом переплетает,
Как вороникой вороненою горит,
На покрывале сонных трав качая
Свой белый свет, сгущенный в черноту.
И как лимонница с налету заплывает
В такой веселый марлевый сачок
И — в угол. И — крыло в крючок.
И, умирая, видит, как летает.
Кто знает, как она, душа болит,
Тот никогда ни в чем не обвинит
Воронью стаю
За то, что крестиками небо надрезает
И облако чернит.
Кто знает, как оно болит —
Сиротство одного крыла
В огромной стае...
Дороги — поедательницы ног,
Расхристанные глиняные жрицы.
И мы ползем в утробе тех дорог —
Изгнанники: тигренок и тигрица.
Спи, дочка — боль в беспомощных руках
И не проси, не уберу я ливень.
Любому ящику сказала бы: "Прости,
Дай крышу в человеческой пусть1 не!" —
Но как сказать дороге: отпусти!
Не доводи до потолка и крыши
И до людей, где есть еще излишек —
Квадратик теплых стен,
Которые чуть-чуть из темноты поманят
И выловят рыбешку из глубин
Всего лишь малой сеточкой окна,
Букашку приголубят на мизинце,
Вытягивая из потопа,
Зеленым крылышкам дадут обсохнуть
И в комнате воздушного потока,
Теплом исполненного,
Просто полететь.
Как надо захотеть
Быть маленькой
И дом найти в разрыве у коры,
В расщелине у стен,
Под крышей у трубы,
И дать кому-то вызволить себя
Из бесконечного холодного пути
В квадратик теплых стен,
Куда смогу войти с ребенком на руках.
Но как безродною себя представить в дождь,
Не хлеба попросить, а милосердья?
Ребенок засыпает от усердья
На ожидании тепла.
В грудь, в шею мне вколачивая дрожь
Замерзших пальчиков,
Чуть слышная мольба:
— Когда ты уберешь дождь,
Мамочка? Мне холодно,
Когда ты уберешь? —
Когда?
Где нет поблизости больших домов,
Где не забиться в скрытности подъезда,
Где каждый малый домик огражден
Забором от непрошеных бродяг,
Непрошеных бродяг, на лицах у которых
Черты ущербности,
И руки отдают печам свой холод.
И больше ничего — хозяевам печей...
Где этот дом, который продают?
Где комната, которая излишек?
Рябины палочки стеклянные жуют
И ничего в словах моих не слышат.
Дом — улица для них,
А дождь — уют.
Тигренок мой, куда это мы вышли?
Обрыв и кладбище,
Волны туманный вал...
Какой шутник путь этот указал
Нам, глядя на ночь?
Ноги отстают
От самого простейшего желанья —
Упасть и утонуть,
Упасть и утонуть!
Пусть хоть в дороге,
Пусть укрыться грязью,
Хоть чем-нибудь!
Но только бы спасти малышку и себя,
Спасти от этих хлестких прутьев,
От этих розг родителя-дождя,
Нещадного за ослушанье.
И чьи-то окна, точно наказанье —
Укор в тебя за неуменье сознавать,
За неуменье создавать удобства,
Стены возводить...
И кажется, так просто
Взять чьи-то двери отворить,
Позволить укорить
Свое сиротство,
И просо, словно птичка, поклевать,
И чей-то чай допить,
И в жалостливом взгляде посидеть,
Как не в своей одежде,
Примеренной случайно и на время,
Прервать на крайне краткое мгновенье
Всю эту нить —
Неведомой семьи привычное теченье.
Но что-то свыше не позволит униженья
Испить.
И быть вторженьем.
А силы... Силы.,.
Где их черт носил?
Вот сердобольный камень закатил
Ей свою каменную морду
Прямо под ноги.
Чужой забор собакою завыл,
В ней конура разверзлась преисподнею
В момент, как Данка из последних сил
К нему припала, чтоб дитя не уронил
Летящий шквал.
Когда б:
— О, люди, чтобы вас Господь хранил
От той беды, в которой все — беда.
Дом —
Старый филин,
Как полотно, развесил крышу-крылья
И замер, рядом с лесом примостясь -
Пернатый князь.
Тот самый. Данка двери отворила.
Хозяйка что-то долго говорила
О муже замечательном своем,
Потом малышек чаем напоила
И уложила спать вдвоем —
Свою и так же, как свою, чужую,
И вот уже душа, к душе кочуя,
Нашла какой-то маленький приют,
Спокойный островок, в который все прольют
Две женщины — два разных сочетанья.
Но тут
Закончилось отогреванье.
Гром.
В полночь дверь зверюгою завыла
И глухо завалилась за порог,
А в дом, не чуя под собою ног,
Тазы и ведра с воплем сокрушила,
Ввалилась дьявольская сила,
И мужичище — волосатый лох —
Топор бросает в потолок
И ведьму ошалело ищет
В том доме, где огонь оглох
И у кота — горящий клок,
И на спине — калёное углище.
И лох размахивает топором,
Как будто воинство нечистой силы
Рвет на куски, бросая за порог:
— О Бог! О Бог! О Бог!
Кого, кого ты, ведьма, погубила?.., —
Горячка, словно мельница в аду,
Горячка, словно дура- сковородка.
Как птичий хвостик, прыгает бородка:
— Дойду! Дойду! Я до тебя дойду! —
И рубит воздух:
— Баба, дрянь! Воровка!
Такого мужика загнала в петлю... —
И рев, как пекло:
— Петя, Петя, Петя,
Куриная твоя головка...
Всех баб, всех баб на клочья разрубить!
И ты, жена, и ты за всех ответишь,
За то, что Петя, Петя, друг мой Петя —
В петлю.
Ты виновата в том хотя бы, что —
Баба! —
Хозяйка тупо начинала выть,
Под топором по кухне пробегала.
А Данка двери заслоняла
В ту комнату, где дочь во сне
Просила пить.
Потом она сменяла
Хозяйку. И сама потом
Держала эту казнь под топором,
Кругами двор и кухню измеряла.
Как будто это не она, а ведьма это.
Кобылу-сердце в мыло загоняла
До самого рассвета.
Под утро дьявол пал.
И с топором в обнимку на пороге
Он сладко спал,
Закинув в сени ноги,
Чтоб ветер дом спокойно продувал.
Тут Данка дочь схватила, как игрушку,
И оттого, что бог их уберег,
Секунду сна не отдала подушкам,
Подкралась к зверю и —
Через порог.
— Прощай, мой дом ночной,
Мой филин на опушке,
Какой вальпургинический приют
Дают твои убогие зверушки,
Когда пустые комнаты сдают.
За день проспаться в парке,
На скамейке сидя,
Забрать в глаза пыльцу с осенней кашки,
В ромашки отпустить гулять усталость,
Взять легкость взгляда
От болтушек-маргариток,
Следы шмеля ресницами потрогать,
Сок жизни вытянуть у правильных газонов,
Все выведать у гнезд в осеннем ветре
И затаить себя под бледнолицей веткой,
Чтоб бледности лица никто не видел,
Усталости никто не распознал,
Как ты слаба, чтобы никто не знал,
Болтливостью не отнял краткость сна
Случайный разговорчивый прохожий.
Перо синицы поплыло по коже,
Как будто кто-то на руку дохнул
И теплым вздохом
Локоть вдруг погладил.
Как будто с неба руку протянул,
В поток подсохших листьев завернул
И все уладил.
Проспаться за день, на скамейке сидя,
Проспаться. Солнцем платье осушить,
Осенним пусть, но все же не холодным,
Хорошим солнцем для людей голодных —
Тигренку и тигрице надо жить.
— О мой тигренок, можешь ворошить
Песок и строить дом из листьев и пушинок,
В тот дом, в который ходит забытье
На мягких ножках, в тапочках мышиных...
Туда оно уходят, чтобы жизнь
Надломленным дала себя понежить,
Потаять изморосью в зыбке из листа
И неизбежность оттолкнуть ладошкой.
Приблизить солнце,
Перевесить дождик
Куда-нибудь подальше,
К тем деревьям, которые светло его встречают.
Уходит забытье.
И домик улетает...
И забирает на лету с собой свое.
Всё-всё свое, вдруг чем-то помешает
Глазам очнувшимся смотреть вперед,
Туда, где небо.
Малышку посадив на карусель,
Себя круженьем Данка обвила.
И голова, как вылитый кисель,
Кругами по ветру искрилась и текла...
Как чинно лебеди купаются в пруду,
И муравьи по дереву спешат.
Потом они уйдут.
Им есть куда? И птицам есть куда.
- А я опять — по адресам бреду. —
И Данка, засыпая на ходу,
Себя бросала в жизненность метро,
Потом в автобусы, где все кричали,
Чтобы она ребенка уняла,
Что им де эта песня не мила,
И что с такими надо ездить на такси...
"Все правильно. Прости нас, Бог. Прости".
По ту сторону двери
Звонок звенит.
По ту сторону двери
Бабка пьяная спит
И забыла, что звала,
И забыла, что ждала
Мать с ребенком на руках,
Чтобы дать им прикорнуть...
Не услышала звонка.
Снова Данке не уснуть.
Романтично? Очень, да —
Спит в песочнипе звезда.
Если очень хочется,
Можно спать в песочнице.
Диск телефонный, белочка, крутись.
Из круга цифр, надменных и холодных,
Ты выпади судьбой на двух безродных,
Ты расскажи им про другую жизнь.
Про ту, где очень ласково встречают,
Где примечают все и привечают,
Где всё людское ценят по глазам.
Так будет, милый друг или подруга,
Но только, если вырвешься из круга,
Из ледяного замкнутого круга
Ты сам.
"Мэн" в белом смокинге выходит из такси.
Хотя и куцый, все же при костюме.
Он дверцу приоткрыл и попросил войти
Галантно.
Он приготовил всё, чем можно обольстить
Для первой встречи:
Дарения — коробки, торты, банты,
Цветы и даже детскую посуду.
Все это дочке. Как встречает. Чудо!
А кукла, кукла, кукла! — нету сил, —
В рост девочки, и косы распустила.
Малышка на руки ее схватила,
В больных глазах восторг блаженно плыл.
В обнимку с куклою она уснула,
Как будто счастье крепко обняла,
Как бересклет, на солнце зацвела,
И щёки в лепестках порозовели...
Тебе ли милая, тебе ли
Знать то, что не придет из-за угла
Ни счастье, ни какое-либо благо,
Что жизнь — это все-таки отвага
Быть тем, кто сам себя не продавал,
Не предавал, не тратил на пустое,
На острие луча качался, но стоял.
Такая жизнь любого счастья стоит!
Квартира новая двухкомнатной была.
И блажь стола запенилась рекою
Прозрачных вин.
Самодовольный всё распределил
С собою сам.
И всё решил на вечер:
Квартиру он вместе с собой сдаёт,
Бездомная красотка не уйдет.
Всем хорошо. Всем легче.
Уже он млеет и уже сопит:
— В той комнате малышка пусть поспит,
А в этой мы с тобою... —
О час, опять насмешку приготовил.
И Данка дочку на руки берет.
В дверь запертую бьет.
Дитя, сокровище свое не отпуская,
Всё где-то там, в волшебных снах витая,
Глаза к глазам стеклянным прижимая,
Руками в бантах кукольных поёт.
Но в белом смокинге галантный идиот
Из рук ее подарок вырывает.
Дверь открывает.
Дочь ревет.
Опять на ночь глядя,
Добрый дядя,
По милости вашей идут
Тигрица с тигренком,
Огни, как воронка,
В пропасти улиц всосут.
Как же так? Ни о ком,
Никому не нужны.
Штампик в паспорте — дом.
Штампик — имя жены.
Штампик — муж,
Штампик — дочь.
Штампик — номер жилья.
В этот штампик на ночь
Завалилась бы я
Спать.
Да нельзя —
Стены так коротки,
Что колечко с руки
Не уместится в нем.
Эх, кольцо! — продаем!
На работу с утра
Надо с дочкой идти,
Не упасть бы в пути.
Люди, сколько добра
В тишине ваших стен,
Ваш таинственный плен
Не уместит двоих — чужих.
Невозможно в углу
Матрац на полу
Положить,
Чтоб собаку свою,
Или кошку свою,
Или душу свою
Потеснить.
Есть неустроенность у каждого своя,
Кто не умеет быть приспособленцем
На камешках, которые раскидывает жизнь,
По-разному для всех.
Есть миллион несовпадений,
По-разному у всех.
По-разному улыбки гасит ветер,
Когда их лодочками сталкивает в воду,
Они плывут затем, чтобы не быть
Не нужными для берега,
Которому и без того
От самого себя
Мир кажется невыносимо тесным.
И он поможет ветру лодочку столкнуть
Из интереса посмотреть, что с нею будет —
Перевернется или дальше поплывет,
Так жизнь пойдет:
Кому-то круг,
Кому-то — тесный угол,
Который выпустит или совсем сожмет.
Но в измеренье своего угла,
Наверно, каждый дважды побывал
И вынес мысль одну:
— Не покладая рук, грести на круг.
Себя
И сор свой из того угла
Нести.
Но есть и те, кто не спешат грести.
И, коль случилось в угол забрести,
Который будет жать и тяготить,
Они сумеют в нем достойно жить,
Не опрокинув в меру меру зла,
А с той же силой сжатого угла
Не сор, а свет
На люди выносить!
ТАК С ДАНКОЙ БУДЕТ.
На сутки бессмертия
В крылатой калеке вмещалась твоя любовь,
Но и она была не собой.
Никем.
И даже не той однокрылой,
Хромающей над порогом — к тебе.
Слова твои — круги лунные,
Не-мы-сли-мы
Окоёмы ртутные.
В них мы погружаемся,
Когда уже больше не мы.
СРЫВ.
( продолжение следует)