Андрей. наркомания. срез - из студенческого романа

Вера Линькова 2
( из студенческого романа "Бабочка в часах")

Иди, но если от преодолений
Забьешься в наркотические сны,
 То даже там тебя достанут
 Кошмары вместо грез:
Любой на этом свете
Свое исполнить должен,
Уходя.

Я — идиот.
Я — дьявол.
Иголками змеиных жал
Напичканный бурдюк.
Запутался, заврался, заблудился...
Из-за чего?
Попался в этот ложный ком обмана,
Обманчика всего лишь в первый раз
И закатал себя в такой громоздкий пласт
вранья и лжи,
Что рук не хватит все это разодрать
 И выбраться из собственного взгляда:
 Все люди — дрянь,
 Червяк сидит — в любом,
 И гложет.
Гложет и сосет...
Кого-то обделили превосходством,
 Кого-то просто к ногтю придавили.
И вот червяк тот начинает извиваться
Да изгаляться, чтобы доказать,
Что он не просто так червяк,
А высший червь с особым превосходством!
Есть у него в грязи свое господство...
Но надо же все это понимать.
Я — дурень, куцехвостый вол.
Укол! Укол! Скорей еще укол!
О господи, что это за картина? ..
.
Тарантул от воды бежит с крестом.
Червь выпал из него
и встал посередине,
и кольца стал с себя   снимать,
закидывая пауку на крест...
 О, что за наважденье!
У каждого кольца —
безумное вращенье.
 По пять Андреев вылетает из кольца
и прилипает к стенам...
Все как один лицом в него.
 В него, глаза такие же и губы.
Ну хоть бы у того,
Ну хоть бы у того
На пальце вдруг не оказалось
Такого же ожога,
И то не так бы было неприятно.
Все — к одному один. Вон родинка. Вон пятна
На шеке. Все так же.

Все до ниточки в одежде —
Я... Я!...
Все это я!
Я не хочу, чтобы меня так было много!

Тарантул
Двинул
Ногу
С холста. И — к розе в паутине.
Из розы вырвался воды поток.
Неимоверно маленький цветок
Все рвал и рвал себя на лепестки
И воду лил, как будто отбивался
От черного креста, который уносил
В мохнатых лапищах
Худой паук — дух нечестивый.
Он выворачивался за пределы камня
И, колотя крестом в края холста,
Пытался из картины в комнату уйти...

—   Сгинь! Пропади! — кричал.
—   Сгинь! Пропади! — кричали
Уже сто пять Андреев.
—   Сгинь! Пропади! О, Господи, спаси! —
Ревели остальные диким хором.
Все так же.
Те же интонации и отголоски те же.
Сквозь зубы посвист воздуха у всех.

—   И это голос мой! И это — мой.
Мой голос!
Но почему его так много и такой бессильный?...
О, Господи, ответь! —

Глаза Христа с иконы покосились:
-  Тебе тысячекратным не осилить
 ЕЁ укор и справедливый свет.
В зубах тарантула — твой крест и смерть.
Тысячекратный — это все одно и то же,
 Все — ты, а значит, все — бессильно! —

-  Так это ж не Христос,
Так это ж дьявол со мною говорит... –

— Да, дьявол! Да, антихрист!
Антихрист — это выведенный из себя Христос, -

Икона говорила. — Меня, меня
Ты вывел из себя!
Антихриста ты вывел из Христа
Молитвами своими и делами.
Крестился ты и Веру предавал.
Ты в церковь шел, а крест несли другие.
Теперь возьми его,
Он так отяжелел,
Что женщине твоей стал не под силу.
Неси его, неси, ягненок хилый.
У Бога своего защиты не проси.
Теперь я — антибог!
А ну, давай, снимай свой малый крестик
На ниточке суровой, отцепи!
Возьми увесистый, как твой Христос носил!
Ты дочь с женою по миру пустил
И вздумал сладко спать?... —

От тяжести обрушилась кровать,
Когда теперь уже сто двадцать пять
Андреев
Насели на нее.
А червь все кольца не переставал снимать.
Они рождались у него во чреве.
—  А!... — закричал Андрей,
Все это ты, червяк!
Сейчас тебя прихлопну!... —

Но тут тарантул в ломовую лошадь
Раздулся и пополз по покрывалу,
грозя крестом.
 Грудь зашипела. Тело поползло огнем:
—  Ты милости просил и делал зло! —
 Слились в одном лице
Христос, тарантул, дьявол.
И все кричат:

—   Гори! Гори! Гори!
 Вот подлинный твой крест!
К тебе твое пристало.
Отталкивался, а оно пришло! –

И крест, и покрывало зашлись огнем,
Разверзлась грудь.
По берегам оплавленного тела,
Как судорога, ночь прошла.
В разверзнутую грудь ввалился червь.
Уже оттуда, из груди, метал он кольца,
От которых отлетало
Еще бесчисленное множество Андреев —

Какая-то пустая биомасса
Бессильных лиц, и голосов, и тел.
И все глаза уставились в картину,
В картину, где светло молчало море,
И на волнах раскачивались свечи,
Как будто паруса — огни
У лодочек, съезжающих на плечи
Светящегося замка на воде.
Там, где-то в конусе сходились,
Друг друга поедая, гребни волн...
... А выше было Данкино лицо.
Она, как девочка немая,
Смотрела в ласковое волшебство
Купающихся в волнах куполов.
И только пальцы лезвия травы сжимали.
Она смотрела в воду, наклонясь
Под тяжестью гранатового неба,
Она как будто небом обожглась
И с головой хотела в это море,
Где замок тихо плавает и свечи,
уйти.

Тарантул к белым пальцам приближался,
Окрашивая море по пути
 В цвет неба,
 Такого же, как давленый гранат.
Но взгляд...
Но взгляд ее таким же был немым,
Как губы,
Немым, не поддающимся на страх.

- Её! Её оставь! — вскричал Андрей, -
Её не трогай! —

И антибог с иконы отвечал:
— Не бойся, для нее тот крестик мал,
Она несет пюболе.
И неприступна искушеньям потому. —

Тарантул крест над замком развернул
И купола обрушил.
Сбил головы свечам
И берег запалил.
Но взгляд ее таким спокойным был,
Что отступила нечисть.

Андрей вдруг завопил:
— Я — гад! Я — гад!
Я — гад, Что опустился!
Но это все твои спокойные глаза,
Зачем они так были далеко? —

Он все еще пытался встать,
Разорванную грудь стянув рукой.
Но из груди вдруг снова вышло пять Андреев,
Ужасно разные, на прежних не похожи.
Они схватили но кусочку кожи,
Лишь по кусочку от того,
Лежащего Андрея.
И, кто бегом, и кто ползком скорее
Забились по углам.
А пятому угла недоставало,
И он, с кровати сдернув одеяло,
Как будто вепрь, по комнате носился,
Двугорбых крыс и кошек разрубал...
Андрей четвертый в уголке молился,
А третий делал вид, что мирно спал.
Второй еще на помощь Данку звал,
А первый чистым был и потому светился,
Как иней на окне,
Как дочкина улыбка на стене.

Но пятый, пятый первого топтал.
 И. ни второй, ни третий не вступился,
 Четвертый за молитвой засыпал,
 Вепрь вылетел в окно, но зацепился
За бинт багровый и повис
С балкона головой.

Крест вниз тянул.
По комнате прошелся крестный ход.
Всех впереди с крестом в мохнатых лапах
Тарантул.
А за ним — Христос и антибог.
За ними вслед — две тысячи Андреев.
Уже — за стенами,
Уже — по улицам,
Уже — плечом к плечу,
Деревьям негде встать.
Червяк все извергался,
И все бросал тысячекратных двойников
На крыши, на подъезды, на деревья.
Уже весь прежний мир задавлен был
Лишь особью одной, одной натурой.
Уже Андреи превращались в птиц, зверей и рыб,
Уже обратный на земле происходил процесс,
И антиэволюция кипела,
Когда не человек происходил
от рыбы и от птицы,
А все земные гады
 Возрождались вновь
из человеческого тела.
И начиналась жизнь из червяка.
Был в центре мироздания червяк,
 Единственный из смертных тел оживший.
И снова эволюция пошла,
Вся начиненная теперь уже Андреем.
А он в своей постели все мычал
—   О Господи! — мычал
И задыхался, полости груди запахивая, как рубаху,
О Боже, уничтожь меня, собаку,
О Боже, уничтожь меня скорее!
О Боже, пусть провалится земля,
Я не хочу пустое множество Андреев,
Я не хочу, чтоб мир был из меня!
Я не хочу, чтоб мир был из Андреев,
Чтоб жизнь снова началась с меня... —
 Треск в голове.
Шар раскололся. Он проснулся
И сам себе: — Придурок, обормот!
Пообещай, что этого не будет! –

Рассвет в глаза, словно верблюд плюет...
—   Сейчас пройдет... Сейчас порядок будет... –

Но антибог по-своему ведет
Свою историю.
Рука пакетик с морфием берет.
Опять игла катается на блюде.
И снова — срез,
И ватка в йод плывет...

А если жизнь и дальше так пойдет,
В какую лунку упадет земля?
В какой последний срез?
Что с миром будет?...

... Так бабочка крылом
за слоем слой
сметает
Пласты земные...
 И нет последнего. Всё — срез.
Все — возвращенье, пыль.
И новой прихотью и плотью
 Ложится перегной цветов.
Зачем старалась? Зачем обтрепано крыло? —
 Все неизменно...

Мы все были бабочками.
Мы все были замкнуты в круг часов.
Мы все проносили камень вечности
на ломких прозрачных крыльях,
не соизмеряя тяжести.
 Светильники счастья, беззаботные лица,
Как листья, пронесли над собой
Воробьевы горы,
Сортируя, одних — в подземелья сознанья,
 Других — к поднебесью истерзанных душ устремляя,
туда, где оторванность
от мертворожденного идеала.
Мы все были бабочками.
 И нашими крыльями
до отказа набиты поляны вечности.

( конец отсканирован, можно переходить к середине романа;)