(Легенда о Великом Мертвеце)
Была ночь - холодная ночь без звёзд и луны, ночь безумцев, преступников и самоубийц. Занавес пал, и была тишина - непроницаемая, словно пучина, тяжёлая, как постамент. И не было просвета - ни на земле, ни в небесах.
Огонь умирал. Обескровленный холодом, придавленный тьмой, он задыхался в собственном пепле. Гасли его лепестки, один за другим опадая в золу. Огненная роса исчезала во мраке, таяла на поникшей траве. Огонь умирал, и прощальный отсвет ложился на лицо человека, сидящего у костра.
В его руках была гитара. Пальцы касались струн, и они отзывались на ласку лёгким печальным звучаньем - призрачным звоном, замирающим в ночи. И была в нём тоска мечты, и была в нём жажда забвения. Гитара шептала о любви, ставшей проклятием, о королевстве, лежащем в руинах, о времени, потерянном навсегда.
То была последняя исповедь; но незримый духовник беззвучно смеялся над ней.
И человек услышал этот смех.
Оборвалась песня - резко, внезапно. Пальцы превратились в кинжалы и вонзились в струны, терзая их, калеча себя. Застонала гитара, закричала от боли - словно прОклятая душа, падающая в ад. И так страшен был этот крик, что человек поднялся в смятении и и швырнул гитару прочь от себя - в мёртвое зарево костра.
И дух огня, распростёртый в оцепенении, открыл глаза. Затрепетали его крылья, разбрызгивая свет, рассеивая тьму. И человек стоял, бледный, как смерть, и смотрел в пламя, растущее у ног. Слёзы дрожали в его глазах - чёрные звёзды гнева, отчаянья и боли; бессмысленные слова срывались с его губ.
Горело дерево, рассыпаясь в прах; и вместе с ним горела душа. И человек плакал о ней, не стыдясь своих слёз: одиночество не требует тайны.
Но он был не одинок.
Зазвенела земля, порыв ветра опрокинул пламя - и чёрный всадник вырвался из темноты. Конь захрипел, остановленный на лету; метель сверкающих искр прокатилась по траве.
Легко соскочив на землю, всадник сел у костра - напротив испуганного человека. Лицо незнакомца было белым, как январский снег; чёрные, как смола преисподней, волосы рассЫпались по плечам; глаза его странно блестели: то было бессмертное пламя, закованное в лёд.
Незнакомец смотрел на человека с улыбкой - слегка печальной, слегка ироничной - и хранил молчание.
Высокая трава шелестела под ветром, костёр стрелял в воздух искрами; шло время, а таинственный гость всё молчал, пристально глядя на человека.
И человек не выдержал:
"Кто ты?"
"У меня нет имени".
"Что тебе нужно?"
"Спасти тебя".
"Я не нуждаюсь в спасении".
"Я помогу тебе".
"Оставь меня. Я хочу быть один".
"Ты не можешь быть одиноким".
"Оставь меня!"
"Я знаю правду, уставший беглец. Выслушай и сделай свой выбор".
Незнакомец замолчал, глядя на раскалённый уголь и клочья огня. Затем поднял глаза на человека и заговорил вновь:
I.
"В незапамятные времена жил юноша, одержимый мечтой. Его мечта была дерзкой, как смертный грех, и ослепительной, как полуденная река. В туманных полях воображения он возводил Башню - красотой и величием она затмевала зАмки готических королей, и даже тюремный чертог Мерлина не мог соперничать с ней.
Он хотел заточить себя в ней и там, вдали от мира, наедине с самим собой, безумствовать и священнодействовать. Одержимый этой мечтой - извечной мечтой сумасшедших - он возводил свою Башню. Медленно вздымалась она в небеса - жуткая в своей гармоничности, странная в своей странности, безумная в своём величии. И душа мечтателя трепетала в предвкушении момента, когда он встанет на её вершине, касаясь звёзд рукой.
Ему нужна была высота, чтобы уйти с поверхности - уйти и не возвращаться. Он хотел быть богом, созидающим миры - одиноким богом в пылающих небесах. И душа, этот странный цветок, источающий сны, творила грёзы - из пустоты, из ничего, из самой себя...
Это было безумие, подлинное безумие... Беспечный кочевник, сквозь дым созерцающий звёзды... пьяный мореход, плывущий на обломках в закат... одержимый алхимик, разжигающий пламя... их грёзы - ничто в сравнении с тем ядом, каким поила юношу его душа. Это было безумие - и это было счастье. Отгородившись от мира, оставив его бушевать вдали, он создавал искусственный рай - воплощение всего идеального (а значит, недостижимого). Его жизнь имела смысл, он чувствовал, что пришёл не напрасно; он был мессией для себя самого и , как мессия, творил чудеса.
II.
Но наступил день, когда ему объявили войну. Бастион мироздания разлетелся в пыль, взорванный изнутри. Никто не слышал этого взрыва - но мечтатель был смят и оглушен им; никто не видел огненного дождя - но он пал на мечтателя, изъязвив его душу.
Он лежал на земле, обращённой в пустыню - бездарный строитель, возомнивший себя богом - и никто не пришёл к нему на помощь. Его глаза стали колодцами, наполненными болью; они видели, как обрушились небеса.
Что оставалось мечтателю? - Умереть. Но напрасно призывал он смерть; она лишь склонилась над ним, но не коснулась его. Проходили часы, а он всё ещё был жив. Проходили дни, а его сердце всё ещё билось - надсадно, истекая кровью, - но всё-таки билось. Стоя на руинах, он пробовал искать горизонт, но его взгляд неизменно упирался в темноту. Не было будущего, настоящее стало пустыней, а прошлое отравляло воспоминанием. Но что-то нужно было делать, куда-то нужно было идти. И мечтатель взглянул на реальный мир - мир, который он не любил и от которого отрёкся ради мечты.
Примириться с действительностью... Что может быть легче и невозможней одновременно? Утратив иллюзии - утратив и тени иллюзий - мечтатель хотел обрести покой, забывшись в повседневности. Но... он не смог обуздать свою душу. Жизнь для него в этом мире стала бесконечной агонией. Каждый день был пыткой; в бездне отчаянья вспыхивал призрак и тут же гас, поглощённый страхом... приступ меланхолии сменялся припадком веселья, а оно, в свою очередь, тонуло в спокойствии - но то было спокойствие смертника.
Были дни, когда он не вставал с земли и лежал неподвижно, в полной прострации, утратив чувство времени, лишившись своего "я"; были дни, когда он метался по городу, теряясь в лабиринте знакомых улиц, задыхаясь от боли, горящей в груди... А ночами он пристально, до рези в глазах, смотрел в темноту, пытаясь разрешить вечную дилемму, выбрать меньшее из двух зол... И душа терзалась в клетке плоти - обгоревшая птица без радужных крыл - и проходили часы, прежде чем мечтатель забывался во сне.
III.
На исходе лета, в один из пасмурных дней, он бродил за городом и оказался на вершине холма. Накрапывал дождь. Серые камни в пожухлой траве - немые свидетели прошлого - темнели на глазах и словно разбухали от влаги. Холодной волной накатывал ветер, принося с собой запах земли и небес.
Мечтатель стоял на вершине, и у ног его был обрыв. Далеко позади темнел город; далеко впереди простирались поля; у самого края земли виднелась полоска леса. Свинцовые тучи поднимались из-за неё, влача косые штрихи грядущего ливня. Взгляд мечтателя застыл на них; никто никогда не узнает, о чём думал он в те минуты. Это было на исходе лета - и на исходе жизни, как оказалось; но о том речь впереди.
Он стоял на холме - живое изваяние, смотревшее вдаль. Капли дождя струились по его лицу, словно слёзы; но он уже не мог плакать.
Далёкие поля тонули в ливне; ветер крепчал, упруго ударял в грудь и путался в волосах. А мечтатель стоял, не обращая внимания на холод и мелкую дрожь, сотрясавшую тело. И неизвестно, как долго пробыл бы он в оцепенении, не почувствуй он на себе чей-то пристальный взгляд.
Медленно обернувшись, юноша увидел неизвестного. Он был высок, белокур и красив. В его бесцветных глазах сквозила змеиная мудрость и безумная гордыня, а на бледных губах играла улыбка - холодная и надменная. Одет неизвестный был в рясу, сотканную из травы: то была полынь, источающая горький аромат.
"Я знаю твою печаль. И я могу помочь."
"Но кто ты?"
"У меня много имён. Не бойся меня."
"Я не боюсь ничего."
"А жизни? Будущего? Себя самого? Воистину, ты - воплощённый страх. Но я могу помочь. Я избавлю тебя от проклятия."
"О каком проклятии ты говоришь?"
"О проклятии мечты. Мечта - вот что тебя губит, вот твой недуг, недруг и смерть... Как же все вы грешны, если вас постигла самая ужасная кара - мечта! Слепые безумцы, ловцы теней на тёмной реке! Вы ставите сети - но лОвите самих себя. Ваша жизнь - тщетность, ибо нельзя схватить солнце и спрятать его в кулаке. А вы все так хотите этого! И ты - всего лишь одна из жертв; ты разбил голову в погоне за солнцем. Но я - лекарь, и могу исцелить тебя. У меня есть эликсир; прими его из моих рук, и будешь спасён. Пленник мечты, ты прикован к ней цепью. Я обещаю тебе свободу. Свободу и покой. Вот - истинное и единственное счастье. Великое молчание сердца... ледяное сияние разума... летаргия, в которой застывает судьба - вот что значит покой и свобода. Это - власть над собой, господство над болью, владычество над страхом. И всё это я дам тебе."
"Забрав у меня мою душу?"
"Мне не нужна твоя душа. Но я сделаю так, что и ты не будешь нуждаться в ней. На что она тебе? Она поила тебя вином грёз - но пришло время трезвости. Она любила - но любовь её была тенью, закрывающей свет. Душа - извилистый корень зла. Убей в себе зло. Освободи себя."
"Я прОклят, прОклят! Если ты можешь, избавь меня от меня!"
И тогда неизвестный медленно воздел руку и коснулся лба юноши. Ледяная молния пронзила его, отбросив к обрыву; молот боли обрушился на сердце, сокрушая его в кровавую пыль.
"Простись с этим миром. Ты мёртв для него."...
... Рассеялись тучи, обнажив небеса. И человек лежал в траве среди тёплого пепла и смотрел на звёзды. Он вновь был один - но небыл теперь одинок.
НЕ ПРЕДАВАЙ СЕБЯ.
Чёрный всадник мчался сквозь степь - всё дальше и дальше, прочь из этого мира. Волосы его развевались, словно флаг, в глазах застыл лёд северных морей, а на губах была улыбка - последняя улыбка мертвеца. Он мчался, разрывая траву, опрокидывая встречный ветер - вечная скачка сквозь вечную ночь...
НИКОГДА НЕ ПРЕДАВАЙ СЕБЯ.
1998