В холодном доме на кушетке,
От холода заледеневшей,
Лежали две марионетки.
Лежали молча, без одежды.
Невольно лишь стучали зубы,
А губы алые синели.
Два связанные нитью трупа –
Два школьника с одним портфелем.
— Ты ничего не понимаешь! –
Пронзил он резко тишину, –
Я жить хочу, а ты летаешь!
— Куда? Неужто ль на Луну?
Я, отвернулась, посмеялась.
Он закурил и заворчал.
И вдруг слова все потерялись,
Молчала я и он молчал.
— Людей я сравниваю с цветом:
Я цвета утренней зари.
Родившись осенью, я летом
Сияю ярко изнутри.
А ты весенний, но холодный,
Изъеденный десятком зим.
Мне непонятный, инородный,
Ты сам себе невыносим!
— Опять ночная ахинея?
Ты провоцируешь мой гнев.
Не думай, я не завладею
Одной из самых падших дев.
Твои стихи – плоды порока,
Картины даром не нужны!
В «невыносимом» видишь Бога –
Не слишком гнусно для княжны?
— Согрей меня! Я так замерзла!
— Я разучился, извини.
— Я умоляю!
— Слишком поздно.
— Ведь я умру!
— Иди, умри.
Порывы смелости и страсти
Исчерпаны уже давно.
Во власти слов и снов во власти
Случайно даже, как в кино
Сплетались руки постепенно
У двух окоченевших тел.
— Ты жив?
— Прости, я совершенно
забыл, что сам с тобой взлетел.